Савчук продолжал, улыбаясь:

— Горе с этой автоматикой: дела пока от нее — слезы, а неприятностей — вагон. Слыхал о нашем партсобрании? Записали мне, что мало забочусь о новой технике. Позаботься же как следует — за себестоимость накажут. И нельзя не заниматься: если уж на партсобраниях о регуляторах заговорили, словно о подготовке к выборам, значит, точно, их час. Давай вызовем Лубянского, подумаем вместе.

Лубянский прибежал через минуту. Савчук, не скрывая усмешки, предложил Лубянскому провести регуляторы как внутренние расходы измельчительного цеха. Лицо Лубянского выразило ужас. Он с упреком сказал Лескову:

— Слушайте, Александр Яковлевич, что же вы? Разве цех вынесет подобные затраты? Нет, я не согласен.

Савчук подмигнул Лескову.

— Слыхал речь друга своего? С такой он на партсобрании не выступит, будь покоен: еще покрепче моего достанется, что за новую технику не болеет. Вот как у нас получается: на трибуне — кулаком в грудь, в кабинете — кулаком по столу.

Лесков видел, что Савчук не на шутку уязвлен резолюцией, принятой на партсобрании, он возвращался к ней то с шуткой, то серьезно. Лубянский стал оправдываться. Савчук прервал его:

— Ладно, Георгий Семенович, сейчас не речи требуются — деньги. Миллион рублей, а миллиона нет.

Подумав еще, Савчук решил:

— Выше головы не прыгнешь, придется пока монтировать, что утверждено. А на Делопута насядем, пусть пробивает поправки в титуле. Он как тебе обещал — два месяца? Пошлем еще бумажку в Москву за моей и Кабакова подписью — за месяц провернем.

Лесков сказал хмуро:

— За месяц я десяток электрических регуляторов установлю, куда их потом девать?

— Ну, такое горе нетрудно и в узелок завязать, — уверенно пообещал Савчук. Он пояснил: — Как пройдет первый срок эксплуатации, сменим одни приборы на другие — проведем это дело по капремонту.

Когда Лубянский с Лесковым вышли из кабинета, Лесков спросил:

— Точно ли это возможно, что Савчук обещает? Лубянский подтвердил:

— Разумеется. Путь этот, конечно, обходной, зато верный. Уже не раз им пользовались.

С сочувствием глядя на мрачного Лескова, Лубянский мягко сказал:

— Александр Яковлевич, чего вы расстраиваетесь? Своего вы добьетесь — мытье не лучше катанья, важны результаты, а не методы. Не забывайте, великого принципа жизни — прямо только вороны летают.

27

Лесков направился в цех. Лубянский замедлил шаг около диспетчерской, но раздумал и пошел дальше. Он был смущен. Савчук представил дело так, будто он, Лубянский, стал противником автоматизации.

— Поверьте, — сказал Лубянский с жаром, — это все разыграно. Согласись я, он бы отказался.

Лесков ответил с досадой:

— Ладно, оставим это! Скоро мне сниться будут акцепты, ассигнования, перечисления и проводки.

Но Лубянский не мог успокоиться: он улавливал в словах Лескова холодок. Лубянский пробормотал:

— Типичная манера Савчука — взвалить вину на другого. Ему одно важно — только бы его не ругали! Все наши директора таковы: Кабаков, Крутилин…

Старые лесорубы и охотники боялись поминать в лесу имя нечистого: сей зверь легок на помине. Цех не лес, и директора не черти, но Кабаков с Крутилиным появились сейчас же, как только упомянули о них. Они шли вдоль машин, смотрели записи в журнале, вглядывались в диаграммы на самописцах. Кабаков пальцем поманил Лескова.

— Видели твои регуляторы, — сказал он одобрительно.