— Шур тоже. А Пустыхина я боюсь. Обещай, что ты будешь с ним осторожен.
Лесков знал, что нельзя отделаться от наставлений сестры, если не согласиться с ними. Он мотнул головой.
— Обещаю, Юлька! Буду вести себя ниже травы, тише воды. Устраивает это тебя?
Юлия вскочила и распорядилась:
— Теперь отворачивайся, Саня, я буду переодеваться.
Оставался еще один пункт, живо интересовавший Юлию. Она знала, что говорить об этом нужно не на ходу, не между причесыванием волос и выбором чулок, а по-серьезному, сидя около брата, ласково всматриваясь в его лицо. Да и в этом случае еще не известно, как обернется: Саня с некоторых пор стал сердиться, если его слишком расспрашивали. Юлия спросила, сколько могла равнодушно.
— А как у тебя, Саня, сердечные дела? Об этом ты мне тоже ничего не писал.
— Зачем писать о том, чего нет? — возразил он.
— Неужели так-таки ничего и нет?
— Так-таки ничего, Юлька.
— Разве здесь нет интересных девушек?
— Девушки интересные есть. Но ведь ты спрашиваешь меня не о девушках, а о моих сердечных делах. Дел нет.
Она чутким ухом улавливала недоговоренность в его ответе. Он понял, что она не удовлетворена.
— Видишь ли, — пояснил он. — Мне кажется, что я в этом смысле похож на тебя, мне чего-то не хватает. А может, я просто очень занят, жалко терять время на ухаживание за женщинами.
— Это потому, что ты по-серьезному не влюблялся, — авторитетно заявила сестра. — Влюбишься, сразу поймешь, что ухаживание не трата времени, а наоборот, настоящая жизнь.
Лесков улыбнулся — Юлия всегда говорила о его будущей любви с таким жаром, словно хорошо разбиралась во всех этих делах, а от него ждала одного — крепкой, до чертиков и выше, влюбленности. Она и раньше твердила ему, что с нетерпением ждет его женитьбы и особенно детей — согласна посвятить все свое время их воспитанию, чтобы освободить его от забот. О том, что мать этих будущих детей может не отдать их тетке, она не думала, а он не разочаровывал ее — дело это было, во всяком случае, не близкое.
Лесков попытался перевести разговор на другую тему.
— Как твои дела, Юлька? Отдала вам баба-яга тот важный прибор?
Но Юлия не поддержала его попытки.
— Подожди, Саня. Я хочу знать все… Значит, ни одна из местных девушек тебе не нравится? Но ведь это же ужасно, Саня, такое черствое ко всем равнодушие!
Он решил выложить все начистоту.
— Одна девушка мне нравится. И даже очень, Юлечка. Но я, кажется, ей не особенно, вот беда. И потом мой же работник без устали вращается вокруг нее — не пробиться. Я опоздал, а опоздание в таких делах непоправимо.
— В любви нет опозданий, — еще авторитетней заметила сестра. — Любовь начинается с влюбления, тут предыстории не важны.
Лесков расхохотался.
— Расскажи это Лубянскому. Он увлекается философией. А я человек простой, для меня черное черно, белое бело.
— Боже, какой ты! — обиделась Юлия. — Это не туманная философия, а теория. Теорию нужно уважать. Ты спрашиваешь, что с бабой-ягой? Плохо с бабой-ягой. По-прежнему зажимает мои исследования. Но я ей отомщу. Я захватила с собой таблицы наблюдений и буду их здесь обрабатывать — днем, когда ты на работе. Представляешь: приеду — и на второй же день доклад! После доклада директор непременно встанет на мою сторону, не сомневайся.
Лесков не сомневался. Он удивлялся, как до сих пор в Юлином институте еще не все уверовали в ее правоту.
Переодевшись, Юлия стала накрывать на стол. Лесков поспешил ей на помощь — резать сыр и хлеб. В разгар приготовлений, явился Лубянский с двумя бутылками вина. |