— Это значит, что постоянно где-то какая-то серьёзная опасность.

— Есть такое.

— А почему? Кто и где так часто… встаёт, чтобы военных некромагов посылать?

— Страна большая, Серёга. А военизированных частей мало. Москва, Пермь, Владивосток. Во Владике-то самая жара, каждый день люди мотаются. Зубры они там… то есть тигры амурские, покруче нас.

— Но почему?

— Сам не догадываешься?

— Если честно, нет.

— Эхо ГУЛАГа, в основном. С девяностых — бандитские войны прибавились. Там такие ублюдки — их упокоишь, они второй раз встают… Тут, в европейской части, ещё немцы бывают. Но реже.

— А может оно когда-нибудь… закончиться? Ну не бесконечные же они.

Я плечами пожал.

— Я с Антоновским мятежом дело имел, а он почти сто лет назад был. Умершие от голода бывают аж с середины девятнадцатого века. А вот блокадники, кстати, не встают… Красноармейцы почти не встают. Все уснули в блаженстве.

— Только ангелами возвращаются, — сказал клирик.

— Да.

Помолчали мы, вспомнили майора Знаменского.

Жаль, нельзя ангелов призывать просто так. Особый повод должен быть для того, угроза великая, с какой людям не справиться. Интересно, чем они там заняты, на небесах?

И тут Марья что-то увидела.

Вилку Марья уронила в тарелку. Привстала, через стол наклонилась к сестре.

— Варя!

Та ела вяло и мало, и голову подняла не сразу.

— Маша? Что?

— Третий курс, — говорит Марья. — Почему всё сходится к третьему курсу?

Варя головой покачала.

— Если бы я знала. Я ничего не вижу.

— А не надо видеть. Не надо. Увижу — я. Ты подумай! Подумай и скажи! Что произошло перед третьим курсом? Такое, чего не было раньше?

И руку протягивает Марья, за плечо хватает сестру. Взвинченная вся, глаза сверкают. «Эге! — понял я. — Да это она не просто так берётся. Это она с неё информацию читать собирается. Ну… мрак и жмуры. Сейчас увидит изнасилование».

Варя на сестру смотрит тоскливо. А с Марьи как будто искры сейчас полетят.

Я задумался уже, что делать, если девки разом в истерику ударятся. Водой их отпаивать? Или Серёга их за руки подержит и успокоит? Он умеет…

Глаза у Марьи шире и шире открываются. Рот она разинула, воздух хватанула, как рыба.

Да что такое?

Марья сестру отпустила, на стул упала, сидит — глазами хлопает. И говорит наконец:

— Ты… сделала… флюорографию?!

* * *

По закону студенты должны делать флюорографию раз в год. Справка нужна для заселения в общежитие. Принести её и сдать положено до десятого сентября.

Студенткам колледжа, конечно, было неистово лень. Ни учебная часть, ни комендантша не лютовали. Все понимали прекрасно, что в окружении четырёх сотен целительниц ни одна туберкулёзная палочка не выживет.

Но старушка директриса попеняла девочкам, что они подводят её, не выполняют правила. Все её очень любили и из любви слушались. И студентки дисциплинированно пошли на «флюрку».

Это было единственное необычное событие, случившееся с Варей.

Каюсь, я сам с открытым ртом посидел немного.

— Так, — говорю, — Марья! Это что, вправду единственная вещь?

— Получается, так.

— Варя, ты во время этой флюрки что-нибудь видела подозрительное?

— Нет.

— А кто-нибудь ещё после этой процедуры себя плохо почувствовал?

— Я не знаю.