– До свидания, – пробормотал Леонид и оглянулся: владелец «Москвича» продолжал ковыряться в моторе.

Художника рядом с ним уже не было…

– Здравствуй, Люба! – преувеличенно бодро произнес Дмитрий.

– Здоровее видали, – огрызнулась жена Костыля. – Чего надо?

– Костя дома?

– Костя спит.

– Жаль. Ты… Ты не могла бы ему передать, чтобы он обязательно на днях мне позвонил… Я тут переговорил со своим боссом – у него выходы на клинику Федорова. И я подумал, что…

Люба уставилась на него полным ненависти взглядом:

– Да у нас у самих есть… выходы!.. А ты в курсе, Дима, сколько там стоит одно только обследование? Не говоря уже об операции? И… сколько их вообще потребуется?

Последняя фраза была произнесена фактически на истерике. Из глаз женщины брызнули слезы.

– Люба… – с болью, запинаясь, начал Петрухин. – Не надо. Не надо плакать. Я… я уверен, что… Мы… Да если всем миром… Я вот сейчас подраскручусь немного и поговорю с боссом в части ссуды… Ты только не плачь… Слышишь? Мы… Ты… Ты должна быть мужественной…

– Козел! – изменившись в лице, швырнула она презрительное.

– Как?! – опешил Дмитрий.

А Люба продолжала сверлить его страшными глазами, размазывая потекшую косметику. Отчего синяк все явственней проступал из-под слоя грима.

– Ты козел, Дима! Зачем ты пришел? Мужеству меня поучить? Объяснить, что жизнь не кончилась? Ах ты, какой умный! Ты бы лучше свой умишко включал, когда с пистолетом выделывался… Ты, Дима, мужика моего в инвалида превратил… Жизнь, видите ли, не кончилась! Для Кости – кончилась. И для меня кончилась… Видишь синяк?! Это он ударил, когда я за водкой бежать отказалась. Ты понял? У него теперь день с водки начинается и водкой заканчивается. А ему пить нельзя. Вообще ни капли! Но он не может уже… меня бьет… Я сына к матери отвезла, чтобы он этого кошмара не видел. А ты: жизнь не кончилась. Ты совсем дурак, Дима?

Пошатываясь, в прихожую из комнаты вывалился Костыль. Требовалось немалое воображение, дабы в этом до времени сгорбленном, состарившемся мужике, с рассченным шрамом лицом закоренелого пропойцы, опознать некогда молодого, крепкого, красивого парня Костю Лущенко.

– Что за шум, а драки нет? – громыхнул Костыль. Слеповато щурясь, он с заметным усилием «подкрутил фокус» здорового глаза и в следующую секунду расплылся в уродливо-пьяной гримасе. – Ба! Какие люди! Борисыч нас проведать пришел! Заходи, дорогой! Щас мы с тобой! Любк, отстегни пару сотенок! Гостя надо принять!

– Я тебе щас отстегну! Я тебе щас таких сотен отстегну! – взвилась супружница, набрасываясь на мужа и с силой вталкивая его обратно в комнату. – А ну пошел! Иди, кому говорю! – Люба отчаянно оборотилась на Петрухина: – И ты, Дима, тоже уходи! От греха подальше! Ты же видишь, в каком он состоянии!..

Дмитрий молча сгрузил пакеты на порог и, не произнеся ни слова, торопливо пошел вниз по лестнице.

Громким выстрелом бабахнула за его спиной входная дверь. Возвещая о бесславном окончании визита к товарищу по оружию…

Петрухину снова было худо. Тошно. Снова стояло перед глазами залитое кровью лицо Кости… Снова валил мокрый снег и скалился манекен в витрине «Солдата удачи»… Пошоркаем?..

Дмитрию вдруг отчетливо вспомнилось, как однажды (кажется, это было в самом начале апреля?) он проснулся посреди ночи. Напротив окна комнаты стоял уличный фонарь, поэтому в «однушке» Петрухина никогда не бывало абсолютно темно.