— …Имя? — переспросил Старостин, оттягивая ответ.

— Имя, — подтвердил Купцов.

— Вы знаете что? Он любит, когда его по фамилии зовут… Янчев и Янчев… и все.

— И все. Понятно.

Было совершенно очевидно, что Старостин врет. Но пока Купцов просто отметил этот факт и не спешил «наезжать» на Антона.

— Хорошо. А номер телефона Янчева?

— Тут, видите ли, какая беда — у меня украли записную книжку. Вытащили из кармана вместе с бумажником.

— Сочувствую. И то сказать — карманников в городе развелось, как собак нерезаных.

— Вот-вот, — охотно согласился Старостин. — На ходу подметки режут, а полиция не реагирует…

— А вы заявление подавали?

— А смысл? Все равно ведь ничего не найдут. Верно?

— Ну почему же? — не согласился Купцов. Он был более чем уверен, что записную книжку у Антона никто не крал. У карманников хороший нюх на деньги, и в карман к этому деятелю искусств никто не полезет. Если записная книжка и пропала, то по вине самого хозяина: потерял по пьяни. — Случается, находят… Ну хорошо, а что дальше-то было? Ваша помощь больному товарищу — это, безусловно, благородный поступок, но нас интересует ваш контакт с вероятным преступником.

Старостин перевел дух, внутренне обрадовавшись, что сочиненную им залепуху про «больного товарища» следователь Петров, похоже, заглотил. И это было хорошо, потому как на самом деле события там складывались несколько иначе.

Вернее — совсем иначе…

У художника Янчева Антон протусовался в общей сложности двое суток. Все это время на квартире шла какая-то разудалая гульба: пили, гуляли, курили травку, приходили и уходили какие-то невнятные личности, возмущенные соседи, срамные девки…

Через два дня Старостин, выражаясь поэтически, разлепил веки на рассвете. Било в лицо солнце, в пересохшей глотке засел кусок наждачной бумаги… В общем, как обычно — мерзко, вульгарно, безнадежно. Сам художник дрых, рядом с ним спала голая жопастая девка. Антон пошастал по квартире, нашел полбутылки пива. Выпил, перекурил и понял, что ловить тут больше нечего, надо отваливать. Он вывернул карманы джинсов художника, нашел смятый полтинник. Потом углядел в прихожей дамскую сумочку. В ней сыскались сто двадцать рублей мелочью, дисконтная карта, презерватив и золотая цепочка со сломанным замком. Этим богатством Старостин также не побрезговал, после чего ушел, оставив дверь открытой.

Ушел, а буквально через пять минут столкнулся на углу Садовой и Гороховой с Нюшкой. По правде сказать, он уже давно и думать забыл про эту дуру мечтательную. Она, тварь, всегда была с тараканом в голове. С огромным таким тараканищем…

Короче, встретились. И Антон тотчас смекнул, что Нюшку можно развести на бабки. Не сможет, не должна она ему отказать. Она ведь, тварюга, жалостливая… Бли-ин! А может, и зря он с ней тогда разошелся? Так бы и доил потихонечку. Таких ведь баб, если с умом подойти, всю жизнь можно эксплуатировать. А он по дурости не рассчитал маленько, перегнул палку. Ну да чего уж теперь? Хотя…

А почему, собственно, и не попробовать? Если получится — можно какое-то время возле нее пригреться: ее же трахать, из нее же бабки тянуть. Ну а не получится, так уж хоть в долг перехватить. Она добрая, она даст…

Вот Старостин и пригласил бывшую в кафе, где взялся разводить на поэзию и на жалость. Да только на этот раз что-то пошло наперекосяк, и эта сучка вдруг взъерепенилась. Такого, блин, полкана спустила, будто он ей не родной и никогда таковым не был…

В общем, развести Нюшку на жалость не удалось.