Теперь я знала, что Огги был дампиром, мне стало интересно, смог бы он научить меня зажигать чью-то сигарету так, как делал он. Я надеялась, что у меня будет шанс спросить его.

     Они с папой часто спорили о том, имеем ли мы дело с тайным сговором нечисти с властью, или речь идет о естественном человеческом стремлении загнать необъяснимые явления в рамки обыденности. Теперь слабая улыбка на лице Огаста во время тех споров имела смысл.

     Другие вещи, которые я помнила, тоже имели смысл. Как голос Огаста, пока я лежала в кровати и пыталась уснуть, подслушивая его и папу. «Это девочка заслуживает быть среди своих». И каким избитым он приходил несколько раз, и как он так быстро исцелялся. Как много раз, пока я была там, он убивал кровососов?

     Убивал ли он кровососов после меня? У них вообще были предположения, что я существую? Я могла быть в опасности и даже не знать об этом.

     Господи.

     Огаст лежал на кровати, обмотанный белыми повязками. Его темные глаза были сонными, светлые волосы спутались, как будто у него была тяжелая ночь и его бросало из стороны в сторону. Синяки исчезали, но у него был отдаленный взгляд кого-то, кто принял хорошую дозу успокоительного. Его правая рука, бледная и неповязанная, лежала на персиковом покрывале.

     — Он в отключке, — сказал тихо Кристоф. — Этого достаточно, чтобы его душа и тело восстановились. Шок может убить больше, чем реальные раны.

     Я добралась до края кровати, Кристоф был прямо позади меня.

     — Огги? — я говорила, как пятилетняя девочка.

     Он моргнул. Его правое плечо — огромная масса повязок.

     — Эм, Дрю, — Нью-Йоркский хрип вырвался из него, делая каждую гласную короткой, как будто они лично оскорбили его. — Рад видеть тебя, дорогая.

     Я схватила его за руку. Я не могла говорить. Все, что я хотела сказать, застряло в горле, и я выпустила звук, похожий на рыдание.

     — О, не делай этого, — на мгновение это был старый Огаст: кривая улыбка, которая говорила, что он смеется над миром, его брови слегка поднялись. Вы могли увидеть вспышку того, кем он был, когда смеялся, через раздутое лицо и туман спокойствия. — Что мне надо сделать, чтобы ты принесла мне бутылку водки, детка?

     Я издала полувсхлип-полусмех. На меня нашло такое облегчение, что я пошатнулась возле кровати.

     — Я не могу купить водку, Огги. Мне шестнадцать.

     — Это никогда не останавливало тебя, — он усмехнулся, но глаза медленно закрывались. Под покрывалом одна нога была больше другой — вероятно, тоже перевязана. — Сделай мне омлет, дорогая. Я избит. Долгая была ночка.

     — Конечно сделаю, — Боже, я бы сделала ему пятьдесят омлетов. — Что случилось с тобой, Огги?

     — После того, как ты позвонила мне, я стал думать, — его глаза закрылись, затем распахнулись, поскольку он изо всех сил пытался бодрствовать. — Потом никто ничего не знал о тебе. Не могли найти тебя неделями. Но позвонил Дилан, а потом все стало очень интересно.

     — Его опросят после того, как он будет чувствовать себя достаточно хорошо, — пробормотал Кристоф. — Дрю...

     — Встретил его в Помоне. У него была копия стенограммы, сказал мне, где найти остальную часть. Там везде скакали носферату. Нас схватили.

     — Достаточно, — сказал Кристоф более твердо.