Коль скоро на столе не стояло ничего, кроме закрытого серебряного блюда, Вольфганг подумал, что, предлагая ему такое множество яств, дама попросту смеется над ним; и он решил испытать ее, спросив нечто совсем уж редкостное.

— Прекрасная принцесса, — сказал он, — я большой охотник до свиных отбивных с картофельным пюре.

Она подняла крышку: на блюде лежала отбивная, какой никогда еще не подавал сам Симпсон, и картофельное пюре, которого в наши жалкие времена хватило бы на Руперт-стрит по меньшей мере на семь порций.

Когда он положил всего этого себе на тарелку, дама вновь накрыла блюдо крышкой и стала внимательно следить, как он ест. Первое время он был всецело поглощен едой и не замечал, что хозяйка не отведала ни кусочка; но вот, как ни велика была отбивная, она исчезла; он начисто выскреб ножом сверкающее серебро своей тарелки и, испустив глубокий вздох, выразил скромное желание чего-нибудь выпить.

— Чего тебе угодно, повелевай, славный лучник, — сказала дама, подняв серебряную бутыль филигранной работы с каучуковой пробкой, отделанной золотом.

— Ну тогда, — сказал Вольфганг, ибо вкус его поистине был весьма скромен, — мне, пожалуй, эля пополам с портером. — И согласно его пожеланию из бутылки, пенясь, излилась в его кубок пинта этого восхитительного питья.

Осушив кубок одним глотком и объявив, что такого отменного эля он не пивал сроду, молодой человек вновь ощутил аппетит; и невозможно перечислить все те блюда, какие были им заказаны. Впоследствии, говорят, он объяснял (даром что никто из друзей ему не верил) лишь колдовством свой аппетит той небывалой ночи. Он заказал еще свиную отбивную с картофельным пюре; потом маринованную семгу; а потом пожелал он, чтоб тут же при нем была зажарена индюшка.

— Обожаю, когда пахнет жареным, — сказал он.

— Я тоже, — воскликнула бледная дама с небывалым одушевлением, и блюдо тотчас явилось на столе. Его сменила кровяная колбаса, рубец, ватрушки, и что всего примечательнее — всякое из заказанных блюд являлось из-под той же серебряной крышки, каковое обстоятельство, отведав лакомств четырнадцать, наш Вольфганг начал находить довольно примечательным.

— Полно, — сказала бледная дама, — что же тут мудреного: слуги слышат тебя, а кухня внизу. — И, однако, оставалось неясно, как это эль с портером, горькое пиво, пунш (как джин, так и ром) и даже подсолнечное масло и уксус, коими он поливал огурец, поданный к семге, изливались из той же самой фляги, откуда дама поначалу налила ему пинту эля с портером.

— Есть многое на свете, Обжирацио, — сказала лукавая хозяйка в ответ на его вопрос, — что и не снилось вашим мудрецам. — И, замечу в скобках, Вольфганг к тому времени уж был таков, что ничто более не казалось ему ни странным, ни таинственным.

— Хорошо ли тебе, милый юноша? — спросила дама, когда, закусив таким образом, он откинулся на спинку стула.

— О мисс, хорошо ли мне? — был его вопросительный и, однако же, вполне утвердительный ответ.

— Хотелось бы тебе всякий день так ужинать, Вольфганг? — продолжала бледнолицая.

— В общем-то, нет, — отвечал он, — нет, не совсем; не всякий день: иной раз хорошо бы полакомиться устрицами.

— Милый юноша, — сказала она, — лишь будь моим, а они у тебя будут круглый год! — Злосчастный Вольфганг слишком далеко зашел и уж ничего не замечал, не то странные эти речи открыли б ему глаза и позволили б понять, в сколь подозрительной он находится компании. От особы, которая берется угощать вас устрицами круглый год, ждать добра не приходится.

— Спеть тебе песенку, милый стрелок? — спросила дама.

— Прелестнейшая, — сказал он, воодушевляясь, — начинай, а я подтяну.