Внутренне я готовлюсь к посещению морга, но для меня это дело совсем непростое. Удушливой волной тут же нахлынули все воспоминания из прошлой жизни. Умом вот понимаю, что мама и дед сейчас живы, но липкий страх буквально сковывает меня, и я ничего не могу с этим сделать. Ненавижу морги! Ненавижу!!! Эти жуткие запахи, которые ни с чем не спутать, эти вечно мрачные коридоры и эту тягостную атмосферу безысходности. Для моей психики это тяжелейшее испытание, но мне придется все выдержать. Делаю пару резких вдохов-выдохов как перед нырком глубоко под воду.

Сергей Сергеевич замечает мое состояние и обеспокоенно спрашивает:

— Ты как? Может, тебе лучше в машине остаться?

— Нет. Я выдержу.

Обязан выдержать. Мой давний психоз, усугубленный чувством вины к Вере — это ничто по сравнению с горем Александра Павловича. Вот кому по-настоящему худо. Отец Веры крепится, но… боюсь, предстоящее опознание тела сломает его окончательно. И на месте аварии ему сегодня точно делать нечего. Незаметно склоняюсь к уху полковника.

— Надо уговорить Александра Павловича не ездить с нами к мосту Альма, он не выдержит. Ему сейчас врач нужен, а не встреча с толпой фанатов.

— Попробую. Здесь ведь еще придется задержаться для оформления документов и всяких формальностей.

— Вот пусть и задержится тут с мидовцами. А мы тем временем созвонимся с Майклом и отправимся на место аварии.

Наш разговор прерывает появление сотрудника морга. Он здоровается с нами и жестом просит следовать за ним. А дальше для меня все как в страшном сне. Выходим из лифта на подземном этаже, и я спотыкаюсь от накативших разом запахов, ощущений и воспоминаний. Словно переживаю сейчас заново весь тот давний кошмар, когда забирал из морга тело умершей мамы.

Кто-то из охранников вовремя подхватывает меня за локоть, и дальше уже происходит все, как в тумане. Длинный, ярко освещенный коридор, стерильное помещение прозекторской с неистребимым запахом формалина и медицинским столом посредине, на котором лежит накрытое простынею тело. Нас вежливо просят подойти. Александр Павлович, пошатываясь, подходит, растерянно оглядывается на нас с Сергеем Сергеевичем. Мы, молча, встаем с двух сторон, готовые сразу же поддержать его, если понадобится.

Сотрудник, дождавшись кивка Александра Павловича, откидывает простынь с лица Веры. Усилием воли я заставляю себя посмотреть на нее. Лицо Веры спокойное и чистое, на нем нет следов травм. Ее красивые зеленые глаза закрыты, она словно спит. О смерти говорит только излишне бледная кожа — в лице совсем нет красок, словно его присыпали сверху белой пудрой.

Рядом всхлипывает отец Веры и без сил опускается на колени, мы едва успеваем подхватить его. Плечи его мелко вздрагивают, губы шепчут только одно слово: «Верочка… Верочка…». Смотреть на это невозможно, и мы все смущенно отводим взгляд. А потом буквально под руки выводим Александра Павловича из прозекторской. Пожилая медсестра помогает нам усадить отца Веры на стул и, коротко переговорив с мидовцами, настойчиво заставляет его выпить лекарство. Проходит минут десять, прежде чем взгляд Кондрашова старшего снова приобретает осмысленный взгляд.

— Надо ведь подписать какие-то бумаги…? — неуверенно спрашивает он мидовского юриста. Тот кивает.

— Виктор, ты не жди нас — вдруг поворачивается Александр Павлович ко мне — у тебя же еще пресс конференция впереди. Езжай в посольство, передохни. Спасибо, что был рядом, но мы теперь здесь сами справимся. Езжай…

Господи, он даже не помнит, что мы должны были все вместе поехать на место аварии… Это его внезапное спокойствие просто пугает. Я растерянно оглядываюсь на Сергея Сергеевича — стоит ли сейчас оставлять его одного? Мидовцы заверяют нас, что справятся, а присутствие моей охраны только начнет привлекать к ним ненужное внимание.