|
Мы должны видеть только вздутости, но чтоб вот так прямо на глазах, да еще на утоптанной до твердости камня тропке… По спине пробежал нехороший холодок. И хотя знаю, что нежные шампиньоны взламывают асфальт и бетонные плиты, но одно дело читать о каких-то ненаших грибах, другое дело — видеть такое вспучивание. Жутковато живучие деревья, невольно поверишь в деревья-людоеды и прочую дурь. Почти все стволы покрыты толстым зеленым, а иногда и коричневым до красноватости мхом. Иные до самого верха, будто укрылись шубой от холода, ветра и насекомых, другие только с одной стороны, третьи даже без коры, блестят как политые жидким стеклом, жуки и муравьи на глазах скользят и срываются наземь. Мой конь то и дело останавливался почесать морду о ствол, чего раньше никогда не делал. Я наконец пробурчал: — Если чешется спина — растут крылья. Если грудь — выпускаются шасси, если нос — к выпивке… А морда? Гунтер, к чему чешется морда? — К чесотке, ваша милость, — ответил он мудро. — Хороший ответ, — буркнул я. — Мудрый. Взвешенный. Быть тебе, Гунтер, помимо всего, еще и сенешалем замка… Ноздря чешется, как известно, к крестинам, губа — к орбакайтам, стюардесса по имени Жанна чешется понятно от кого, а мой конь, который никогда не чесался… Конь остановился перед могучим дубом и трижды ударил рогом в ствол. Брызнули щепки, на белой коре остались глубокие вмятины, будто дерево на полном ходу задел танк. — Хорошо-хорошо, — сказал я успокаивающе. — А теперь пошли, пошли дальше… Промелькнул зверек, толстенький и неуклюжий, как крохотный медвежонок, круглоголовый. Оглянулся, прежде чем исчезнуть, помедлил в нерешительности, словно что-то побуждало подойти к незнакомцу. Поразила круглая мордочка с большими печальными глазами, мне остро захотелось схватить его на руки и прижать к груди. Зверек застыл, смотрит умоляюще, но когда я сделал движение к нему, вздрогнул и отступил в кусты. Гунтер коротко хохотнул: — Понравилось? — Да, — ответил я. — Что это было? — Никто не знает, — ответил он с сожалением. — То ли пользуется какой-то магией… но зачем, не знаю. Людям не вредит. Никто не говорит, что от них зло. Но зачем они здесь, никто не знает. Глава 6 Двое стрелков, повинуясь взмаху руки Гунтера, унеслись вперед. Дальше Гунтер ехал молча, сеньору нельзя докучать, а я снова вспомнил зверька с умоляющими глазами, задумался над желанием схватить и прижать к груди. Либо детеныш, к ним всегда животная симпатия, все любят хватать на руки и тискать щенков, котят, хомячков. Даже лягушат не боятся брать в руки те, кто ни за что не прикоснется ко взрослой лягушке… либо в самом деле защитная магия внушает всем, что я маленький, безобидный, никого не трогаю, пожалейте… Но ведь в самом деле и маленький, и безобидный, если Гунтер точно знает, что этот зверек не губит людей. Мелькнула мысль, что это вполне мог быть одичавший пес или кот… ну, в смысле, домашний любимец, не знавший другой жизни, как в квартире человека. Выведенный для удовольствия, для тисканья и целования, как выводим породы декоративных кошек и собак, абсолютно не пригодных для жизни на воле. Этот, правда, как-то прижился. Или прижилась одна из пород, ведь одних собачьих пород сотни. Миновали открытое пространство, Гунтер поерзал в седле, а когда понял, что проедем вдали от весьма роскошной рощи, вздохнул с немалым облегчением. — Что-то не нравится? — спросил я. — Нет-нет, — заверил он, — все хорошо! Просто ту облюбовала стая собак… Не смотрите на меня так, ваша милость. Не простые собаки! Пока что никому не удалось с ними справиться. Потому все объезжают. Земли хватает, люди селятся в хороших местах. |
