|
— Это племя савиров, — ответил наконец Гунтер. — В основном они на той стороне, там владения сэра Уландра… которого чаще называют Волком или Вервольфом. Он сам, кстати, зовет себя Волком. У него на щите черный волк, и вообще вроде бы весь его род ведет начало от огромного волка, что в древние времена спустился с гор в долины и превратился в человека. Благородный сэр Уландр много раз пытался подчинить их полностью, заставить работать в замке, служить челядью, но савиры, не отказываясь платить налоги, упорно держатся за остатки свободы. — Вполне понятное желание, — проронил я. Гунтер вздохнул: — Но кому-то и работать надо? Словом, когда раздраженный Вервольф высылал вооруженные отряды, савиры уходили в леса, там из-за деревьев наносили такой урон, что барон всякий раз отзывал карательные отряды, подтверждал прежние налоги и льготы, клялся больше не требовать добавочных поборов. — А что эти, которые со стороны реки? — Общаются через реку, издавна перероднились, частично переняли их странноватые обычаи, даже одежду, а савиры, чувствуя доброжелательность соседей, делятся секретами изготовления добротного оружия, продают удивительно быстрых коней, оказывают помощь в сборе лечебных трав. Я покачал головой: — И что в этом плохого? — Ваша милость, зараза проникает вместе со сладким. Зигфрид смотрел с недоумением, смолчал. Гунтер тоже хмурился, я молча пустил коня шагом, чтобы не напугать сельчан видом скачущих в их сторону вооруженных людей. С пастбища пастух гонит в сторону села огромное стадо ухоженных ленивых коров, а от озера идут, важно гогоча, крупные белые гуси. С поля, со стороны садов двигаются вереницами женщины, донесся веселый смех. Многие едут на подводах, сидят на краю, свесив босые ноги. Из домов на околицу выбегают подростки, молодые девушки, совсем редко — немолодые женщины. У всех в руках хворостины, им навстречу двигается, поднимая пыль, ленивое стадо, мычащее, помахивающее хвостами, овода и слепни пользуются последним моментом попить кровушки. Со смехом и веселыми криками разбирают скотину, отделяют, гонят домой. Иных коров, как я заметил, никто не встретил, эти дорогу знают и двигаются прямо домой, затем толчок лобастой головой в калитку, а дальше знакомый хлев, тихий и защищенный. На телегах везут бревна, пойманную рыбу, забитую дичь, какую-то рыжую землю, рыхлую и неприятную… куда, это же руда для кузницы, все стягиваются в село перед приходом ночи, когда нужно запереть все двери, обезопасить заклятиями от нечисти, а для защиты от волков спустить с цепи здоровенных злющих псов. Зигфрид сказал многозначительно: — Вон то здание… это что? Церковь? На пороге трава моему коню до брюха. — И от часовни одни развалины, — добавил Гунтер. Я ответил, не оборачиваясь: — Насколько знаю, только в православии с Богом общаются через посредника, будто Богу надобны толмачи. В католицизме с Богом можно разговаривать и без церкви. У нас ведь католицизм? Они переглянулись в недоумении. Наконец Зигфрид проговорил медленно: — Сэр Ричард, я не знаю, что это такое, но с Богом предпочтительнее общаться в специально отведенных местах. В самых красивых и благородных! Из уважения. Общаться в других местах — все равно что принимать короля в свинарнике. Мудрый повелитель ничего не скажет, но разве самим не стыдно? Гунтер и остальные молчали, но во взглядах я видел осуждение. — Ты прав, — сказал я с неловкостью. — Прав, извини. Он развел руками. — Вам не за что извиняться, сэр Ричард. Вы — паладин, с Господом говорите напрямую, но остальной народ сперва должен вымыть руки и вытереть ноги. — Извини, — повторил я. — Я в самом деле все примеряю к себе. Гунтер пробормотал: — И к своему коню… — Что? — переспросил я. |
