Она отмахнулась. 
    — Пустяки. Это у вас стол с кривыми ножками, хотя что у вас не кривое? Продолжайте свое вранье. 
    — Ее правление, — сказал я голосом школьного учителя, — было названо «золотым веком». За это время ее королевство стало великой 
 
державой, одолело прежнюю правительницу мира, разбив ее Неисчислимую Армаду… в общем, ни один король не сумел сделать для величия своей 
 
страны столько, как та женщина. 
    Аскланделла не отрывала от меня задумчивого взгляда прозрачных и словно бы светящихся изнутри, как жемчужины, глаз. 
    — Это… правда? 
    Я пожал плечами. 
    — А для других известных нам земель золотым веком стало царствование принцессы Софии Августы Фридерики Анхальт-Цербстерской, что 
 
сменила веру католической ветви христианства на апостольскую, приняла имя Екатерины Второй, сделала страну великой державой, раздвинув 
 
границы на запад и юг, где на южных морях закрепила страну навечно, настроив городов и крепостей. Честно говоря, очень мало мужчин, которые 
 
сумели бы сделать все так же хорошо. Особенно трудно в это поверить, потому что у политики нет сердца, а есть только голова. 
    Она сказала презрительно: 
    — Вы смешны! 
    — Сила, — ответил я кротко, — никогда не бывает смешной. А та София Августа, имея вот такое сердце… нет, вот такое!.. и не только 
 
сердце, простите за намек, а то бы вы его не уловили, умела демонстрировать и силу. Так что я с вами согласен, мы настолько дикие народы, 
 
что женщины у нас пользуются теми же свободами, что и мужчины… ну, почти всеми. 
    Она слушала внимательно, на этот раз в самом деле внимательно, наконец обронила величественно: 
    — Вы правы, это наверняка из-за вашей крайней отсталости… Впрочем, я рада услышать, что вы предпринимаете известные меры, чтобы 
 
связаться с императором Мунтвигом. 
    — На предмет, — уточнил я. 
    — На предмет, — согласилась она и грациозно поднялась. — Ваше высочество… 
    Я автоматически вскочил и учтиво поклонился. 
    — Ваше высочество. 
    Она вышла, высокая, прямая, с широкими плечами и тонкой талией, шлейф длинного платья выгреб за порог мусор, что нанесли гости с утра. 
    Зигфрид заглянул, спросил опасливым шепотом: 
    — Ну как? 
    — Пока не била, — сообщил я. 
    Он вздохнул с облегчением. 
    — Слава богу… 
    Я перекрестился. 
    — Думаешь, пронесло? 
    — Она может и вернуться, — сказал он и оглянулся. — Да вот вроде бы… 
    Я прислушался, сказал раздраженно: 
    — Я тебя, за такие шуточки над собственным лордом! 
    Он сказал тем же шепотом: 
    — Девка — огонь! Хоть и лед. Такая в самом деле может. 
    — Может, — согласился я. — У меня уже кости болят и кровоподтеки во всему телу, а это ж только смотрела не совсем благосклонно. 
    Он проворчал: 
    — Да кто их знает, когда и как они смотрят. Бывает, мы думаем так, а оно не так, а когда так, то и вовсе не совсем, потому что, да, с 
 
вывертом. Мы на сколько здесь задержимся? 
    — Спроси у епископа, — предложил я.                                                                     |