|
Уже полгода Турнедо наш, но все еще нет крепких торговых связей с его соседями? — Да ваше величество? — А как же экспансия? — спросил я сердито. — Наш примат духовности и гуманности? Он поклонился и хотел выйти, как всегда неторопливый и обстоятельный, но я жестом велел ему остаться и снова склонился над картой. Сложнее дело с Варт Генцем. У него слева Гиксия, Горланд и некие «Заговоренные Земли». На севере королевство Ирам, и только справа дружественные лично мне, но не Варт Генцу, Скарлянды, а еще самым краешком — Бриттия. — Ладно, — сказал я, — увидим на месте. Лишь бы нас не трогали, а мы сами и цыпленку дорогу уступим. Он проговорил с неудовольствием победителя: — Чего мы вдруг стали такими мирными?.. Я, к примеру, не уступлю цыпленку… С чего я ему буду уступать? А там, глядишь, и утенок потребует, а то и воробьенок… Доживем, что будем уступать дорогу даже гусеницам. Я сказал твердо: — Будем и гусеницам уступать, лишь бы все было мирно! Это называется политкорректностью и мультикультурностью. Пусть хоть по всему дому гусеницы ползают, а пауки все затянут паутиной, у них своя жизнь, свои ритуалы и своя самобытная культура, еще более древняя, чем у нас, людей и человеков. А если вам какая птичка на голову накакает, то нельзя говорить те гадкие слова, что вы вчера вслух и при дамах, когда вам на шляпу гриф насрал, переев падали! Это у него такая самобытная культура, гораздо древнее, чем наша, а разве мы не преклоняемся перед древностью и традициями? Он промямлил: — Ну да, а так же… Еще как… Только я тому грифу из жопы лапы повыдергиваю, если попадется. — Грубый вы человек, — сказал я с удовольствием. — Как раз на своем месте и в своем времени!.. Вообще-то эта толерантность как бы в далекой перспективе, а пока да, будем поступать как психически здоровые люди. Будем говорить о миролюбии и политкорректности, хотя мирные мы с соседями потому, что все силы сосредоточиваются на другом направлении. Он с облегчением перевел дыхание. — Флот? Я кивнул. — И как вы догадались? — Сам удивляюсь, — пробормотал он. — С вами вообще разучаешься мыслить. Только «ура» и по бабам. — По каким бабам? — спросил я с досадой. — Уже и забыл, что это. Но все равно обвиняют. Он фыркнул: — Другие, наоборот, твердят, что шарахаетесь. И вообще девственник. Так что, сэр Ричард, на всех не угодишь. — Да я и не угождаю, — сказал я невесело. — Если бы прислушивался, таких бы дров наломал… Но все равно обидно. Художника обидеть может каждый. Такой поэт погибает… Я ж в душе такой тонкий, соплей можно перешибить, но жизнь, увы, заставила нарастить толстую шкуру, а на ней еще и шипы. И бодать первым. А еще и лягаться, как одно сильное и выносливое существо, похожее на большого зайца. Он сказал с сочувствием: — У розы тоже шипы. — Вот-вот, — сказал я. — Я еще та роза. Кстати, Розамунда еще при дворе? — Уже при дворе, — сообщил он. — Она надолго исчезала. Велите позвать? Я покачал головой. |
