|
— Богатые караванщики, — сказала она потухшим голосом, — во всем обвинили моего отца. — У сильного всегда бессильный виноват, — сказал я, почесал голову и сказал гордо: — Сам придумал. Ну, почти. Здесь. Она сказала потерянно: — Как будто он мог знать, что на дороге вдруг появится дракон! — Красавец и умница, — вставил я. — И в знак дикого восторга мне подарили тебя. Это же так понятно! Она бросила на меня злой взгляд. — Что ты за… — Не отвлекайся, — сказал я благожелательно, — потом расскажешь, какой я замечательный. Что было дальше? Она тяжело вздохнула. — Отец оправдывался, как мог, но они велели схватить меня и отдать чудовищу… в надежде, что тот взамен даст приблизиться к воде. Так и получилось. Думаю, они счастливы. Но отец мой может не пережить такого тяжкого горя… Я ощутил сильнейший укол совести, о таком повороте как-то не думал. — А чего ты потащилась с отцом? — спросил я грубо. — Это неженское дело. Она пожала плечами: — У бедных многое из неженского становится женским. Я сильная, отцу была нужна моя помощь. Да и сама не люблю сидеть на месте. — Это заметно, — проворчал я. Она вскинула брови. — Что? — Что не любишь сидеть дома, — пояснил я, — и ждать, когда тебя кто-то возьмет замуж. Но что делать, мир таков. Женщина должна сидеть дома и сопеть в тряпочку. Она возразила с негодованием: — Я не такая! — Да вижу, вижу… Не трудно в мужском мире? Она с самым независимым видом покачала головой. — Зато интересно. Я не люблю сидеть сложа руки. А у мужчин всегда есть работа, есть занятия. Она сидела ровно, спина прямая, взгляд гордый, уже позабыв, что я и есть то самое чудовище, нельзя все время жить в страхе, хотя некоторые люди живут, но такие и живут недолго, и существование их назвать жизнью трудно. — Отважная ты, — признал я. — Вылезай, что мы разговариваем через порог? — А что, у драконов это плохая примета? — Мы в приметы не верим, — сообщил я. Подумал, уточнил: — Приметы — для слабых. Она посмотрела с удивлением, покачала головой. — У людей тоже только слабые верят в приметы… А ты откуда такое знаешь? Я широко зевнув, показав огромную пасть и длинные, как ножи, острые зубы. — Да как-то сожрал одного… — сообщил я небрежно, — философа. Теперь вот маюсь. Она зябко поежилась. — Ужасно. Но так можно стать самым умным на свете! Я прорычал недовольно: — Вот-вот. А кому это надо? От ума одно горе и много неприятностей. Потому стараюсь мужчин не жрать, вдруг попадется умный? Другое дело — женщины. Все дуры, это хорошо. К тому же дуры вкуснее. Она подумала, сказала решительно: — Вообще-то я умная. — Не бреши, — сказал я равнодушно. — Почему это я вру? — Красивая, — сказал я. Она удивленно вскинула брови. — Ну и что? — Значит, — объяснил я, — дура. У вас либо умная, либо красивая. А раз красивая… Она посмотрела на меня с недоверием. — Я?.. Никто мне такого не говорил. — Я говорю. Она некоторое время смотрела на мою морду, в мои ящеричьи глаза, наконец взгляд ее потух. — Да, — проговорила она надломленным голосом, — если на взгляд рептилии с крыльями, то да, наверное… Я зевнул и сказал с удовлетворением: — Ну вот и доказательство, что дура. Только круглая, просто круглейшая дура не видит, что красивая… так что давай откармливайся побыстрее. |
