— Ну давай же, — сказал я. — Съедим по пирожному, и снова вернешься обратно!
Она кивнула и подала руку. Я напрягся, до жути захотелось отдернуться, отпрыгнуть, но стыд перед женщиной пересилил, а она легко
оперлась о мою ладонь, ощущение жуткое, словно в самом деле живая, придвинулась вплотную к незримой преграде и перекинула через нижний край
рамы ногу, словно вылезает через окно.
Я придержал ее, напрягая мускулы, она перекинула вторую ногу, мгновение посидела на раме, затем встала на стул одной ногой, другой, я
помог сойти на пол.
Она улыбалась несколько нерешительно, но лицо разрумянилось, глазки заблестели, мне даже почудилось, что в них появилось нечто
хитренькое.
— Садись, — сказал я вежливо и провел ее к креслу.
Она опустилась тихо, но без церемоний, во взгляде разгорается любопытство. Уже без колебаний взяла пирожное, надкусила, прислушалась к
ощущениям. Я быстро создал вазочку с мороженым, придвинул к ней.
— Тебе понравится.
Она кивнула, быстро и без церемоний разделалась с пирожным, чего я никак не ожидал, все-таки даже тактильное и до предела интерактивное
не должно было вот так… с другой стороны, энергия, похоже, была на исходе…
Мороженое она смаковала, прислушивалась к ощущениям, потом улыбнулась, голос ее прозвучал чарующе, с новыми нотками:
— Спасибо. Мне нужно вернуться.
Я снова протянул руку и помог ей подняться на стул, а оттуда перелезть через раму, снова жутко похожую на окно в некий мир. Я не
отрывал от нее взгляда, а она снова застыла в той же позе, в какой вижу ее с первого же дня здесь.
Сэр Вайтхолд вошел с докладом, споткнулся на пороге, едва увидел мое лицо.
— Что-то случилось, — спросил он встревоженно, — ваша светлость?
— Если бы, — ответил я, стараясь войти в прежний образ все понимающего и все видящего отца народа и великого воителя. — А то сиди вот и
жди… когда что-то случится. Что у вас?
— Все получили приказ, — сообщил он, — карать любое неповиновение, как вы говорите, по законам военного времени.
— Наконец-то, — сказал я и, наткнувшись на его непонимающий взгляд, объяснил: — Наконец-то я недоперестарался с гуманностью. Людей надо
перевоспитывать, но сейчас некогда, потому проще их убивать, а перевоспитывают пусть в аду. Там специально обученная команда, помещения,
приспособления, учебные пособия и опытные педагоги. А мы должны заниматься насущными задачами.
— Это как? — спросил он.
— Первое, — объяснил я, — удержаться.
— А второе?
— Удержаться, — повторил я. — Это же и третье. Иначе все рухнет.
Он поклонился и вышел, а я все вспоминал то странное ощущение, когда касался ее руки, в самом деле тактильные ощущения переданы
превосходно, сам бы поклялся, что трогал живое, если бы проделал такое с закрытыми глазами.
Сейчас она в той же позе на портрете, но теперь рассматриваю ее иначе, в черепе всякие мысли, в том числе и вовсе не связанные с
сексом, абсолютно не связанные, разве что в самой общей мере…
Как теперь вижу, она по каким-то причинам не может обратиться ко мне, что вообще-то недоработка, но, с другой стороны, почему
недоработка, как раз очень все правильно и мудро, женщина всего лишь приятная штука, ей лучше помолчать, пока не спросят… Во всяком случае,
так могли думать те, кто создавал эти великолепные портреты… вернее, кто заказывал их. |