— Тит, что ты…

— Какие будут приказания, легат? — настаивает он. „Ну же, легат!“

„Ты слишком импульсивный, Гай“.

Я усмехаюсь.

— Снимаем лагерь, — приказываю я. — Идем до заката и строим новый. А завтра вырвемся из окружения и поубиваем всех гемов. Ты это хотел услышать, центурион?!

Тит Волтумий медленно кивает.

— Именно это, легат. Разрешите выполнять?

— Выполняйте.

Холод. Меня трясет так, что зуб на зуб не попадает. Пар дыхания вырывается, рассеивается в воздухе облаком. Когда я пытаюсь подняться, ноги подкашиваются. Словно на моих плечах — груз свинца.

Пламя. Огонь.

Вот что нам нужно.

Где вы там, боги?! Слышите нас?!

Легионы просят огня.

И тут я вспоминаю… Не главное, но — важное.

— Сложить костер, — приказываю я. Центурион кивает. — Соберите все, что может гореть. Все.

И что не придется отжимать. Дождь идет и идет, превращая наш лагерь в садок для угрей.

— Тела пропретора и… остальных, не должны достаться варварам.

Центурион кивает.

Я наклоняюсь к нему. Его небритая щека оказывается совсем рядом.

— Когда костер догорит, соберите все, что останется, и закопайте. Лично.

Центурион вздрагивает, отшатывается и расширившимися глазами смотрит на меня.

— Да, центурион, да. Вы сделаете это. Тайно закопайте, чтобы указать место захоронения могло как можно меньше человек. Вы лично этим займетесь. И ответите передо мной. Действуйте.

Когда он уходит, я пытаюсь почувствовать хоть что‑то, кроме усталости. Бесполезно.

Публий Квинтилий Вар, пропретор Великой Германии.

Трус, говорю я сквозь зубы, чтобы разозлиться. Трус и подлец!

Не получается. Он всего лишь оказался не на своем месте.

Доверенный человек Августа, его родственник, военачальник, усмиритель Иудеи…

Сбежал. Оставив легионы умирать здесь, посреди проклятой Германии…

Возможно, к рассвету мы уже будем мертвы.

Какая приятная перспектива.

— Легат!

Передо мной стоит человек с непокрытой головой. Изможденное лицо. Седые волосы развеваются, как у безумца.

— Легат! Это архив легиона. Канцелярия и все важные бумаги. Их нужно обязательно спасти. Обязательно!

Я смотрю на него, не понимая, что он от меня хочет. Потом, наконец, понимаю:

— В огонь все! Пускай Вар летит в Эреб на долговых расписках.

— Но легат!

Прости, старик.

Вар. „Сукин сын“. Будь ты проклят. Сбежал, оставив легионы умирать в одиночестве.

Самое время.

Странно, никогда не думал, что Вару достанет храбрости броситься на меч.

Иногда такая запоздалая храбрость — хуже предательства.

Когда пламя взвивается над неудачливым правителем Великой Германии, с треском разбрасывая искры и облизывая оранжевым языком темноту, я чувствую только одно…

Тепло. Блаженное, желанное, долгожданное тепло.

Мулы идут ближе к костру, выставляют руки, чтобы согреть ладони. Лица в багрово — красных отсветах.

Есть ли надежда для легионов?

Надежда — это сон наяву, говорил Аристотель. Что ж… дайте нам хоть немного поспать.

— Легат, спать нельзя. Легат!

До чего противный голос. Я вздергиваю голову — жуткая невероятная усталость клонит ее обратно.

Но спать нельзя.

Не… спать. Не… льзя.

Я проваливаюсь в черноту, падаю, падаю… И тут меня безжалостно выдергивают наверх.

Сердце замирает.