В его свете она могла видеть, как ущельный демон медленно отступает в пропасть, оставляя на камне следы острых когтей. С бешено колотящимся сердцем Эшонай настроилась на ритм волнения и поспешила домой. Странный маленький спрен последовал за ней.

89. Голос света

Но, думаю, если бы я вспомнил свою жизнь в деталях, мне стало бы еще хуже. Я бы оцепенел от собственных жутких поступков. Мне не хотелось бы вспоминать всех тех, кого я подвел.

Шли дни. Навани едва их замечала.

Впервые в жизни она позабыла обо всем. Не беспокоилась ни о Далинаре, ни о Ясне. Не переживала из-за башни. Не думала о миллионе других вещей, которыми должна была заниматься.

Ее интересовало только одно.

По крайней мере, она позволила себе так думать. Она позволила себе быть свободной. В ее комнатке-лаборатории все было на своих местах. Она встречала ученых, которые утверждали, что для полноценной работы им нужен хаос. Возможно, для некоторых это было правдой, но, по ее опыту, хорошие научные результаты опирались не на безалаберное вдохновение, а на скрупулезное продвижение к цели шаг за шагом.

Ни на что не отвлекаясь, она могла устраивать продуманные опыты – рисовать схемы, проводить тщательные измерения, делать выводы. Наука – рисунок из четких линий, проникновение порядка в хаос. Навани наслаждалась своими тщательными приготовлениями, и никто не дразнил ее за то, что она так аккуратно вычерчивала схемы или отказывалась пропускать этапы эксперимента.

Иногда Рабониэль навещала ее и присоединялась к изысканиям, записывая свои собственные мысли вместе с замечаниями Навани в их общий журнал наблюдений. Две противоборствующие силы в гармонии, сосредоточенные на одной цели.

Рабониэль дала ей странный черный песок, объяснила разницу между статической и кинетической Инвеститурой. Навани наблюдала и измеряла, училась. Под воздействием буресвета или пустосвета песок медленно становился белым, а рядом с фабриалем, который тратил свет для работы, он менялся быстрее.

Если песок намочить, он снова чернел, а после высыхания мог опять побелеть. Это оказался полезный метод, позволяющий измерить, сколько света использует конкретный фабриаль. Навани заметила, что песок также менял цвет в присутствии спрена. Изменение происходило медленно, и все же она могла его измерить.

Все, что можно измерить, полезно для науки. Но в эти несколько благословенных дней казалось, что время не поддается точному измерению – часы текли как минуты. И Навани, несмотря на обстоятельства, испытывала удовлетворение.

– Я не знаю, откуда берется песок. – Рабониэль сидела на табурете у стены и листала журнал наблюдений с последними схемами Навани. – Откуда-то из-за пределов этого мира.

– Из-за пределов мира? – повторила Навани, оторвавшись от фабриаля, на который надевала кожух. – То есть… э-э… с другой планеты?

Рабониэль что-то рассеянно пропела. Навани показалось, ритм был утвердительный.

– Я годами мечтала туда отправиться, – продолжила Сплавленная. – Увидеть это место собственными глазами. Увы, оказалось, что это невозможно. Я заперта в этой системе, моя душа прикована к Брейзу – планете, которая движется по более отдаленной орбите вокруг нашего светила. Вы называете Брейз Преисподней.

Она говорила о подобных вещах с поразительной небрежностью. Иные миры! Даже самые лучшие телескопы не могли подтвердить существование других небесных тел, но вот Навани сидит и беседует с существом, которое посетило одно из них.

«Мы сами пришли из другого мира, – напомнила себе Навани. – Люди когда-то переселились на Рошар». Ей было так странно думать об этом, сопоставлять мифы о Чертогах Спокойствия с реальным местом.