– Мне очень жаль, – сказала Древняя. – Но лучший шанс закончить эту войну – если только мы не совершим прорыв – заключается в том, что Уритиру должны контролировать Сплавленные. Я закончу свою работу с Сородичем. В конечном счете мы все еще враги. И я не достигла бы такого положения – и не могла бы размышлять насчет другого выхода из ситуации, – если бы не выполняла приказы с полной готовностью. Независимо от цены и боли, которой они стоят.

Навани собрала волю в кулак.

– Я и не думала иначе, Повелительница желаний. Хотя это меня огорчает.

Повинуясь прихоти, она попыталась запеть в ритме войны. Это не сработало – ритм требовал, чтобы двое пели в гармонии друг с другом.

В ответ, однако, Рабониэль улыбнулась.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказала она и ушла.

Сбитая с толку, Навани сидела за столом, ощущая изнеможение. Дни яростного научного труда брали свое. Было ли эгоистично тратить столько времени, притворяясь ученой? Разве Уритиру не нуждался в королеве? Да, было бы замечательно найти силу, чтобы использовать ее против Вражды, но… неужели она действительно думает, что сможет решить такую сложную проблему?

Навани попыталась вернуться к своим опытам. Через час она признала, что искры не было. Несмотря на все разговоры о контроле и самоорганизации, теперь она была подвержена капризам эмоций. Она не могла работать, потому что не чувствовала вдохновения. Если бы кто-нибудь из ученых сослался на подобную причину, она назвала бы ее чепухой – хотя, разумеется, не в лицо.

Она резко встала, стул с грохотом упал на пол. От Далинара она переняла привычку думать на ходу и теперь, сама того не желая, начала бродить туда-сюда по комнатке. Наконец в дверях появилась Рабониэль в сопровождении двух певиц в шустроформе.

Сплавленная взмахнула рукой, и фемалены поспешили в комнату. Они несли странное оборудование: две тонкие металлические пластины размером примерно в полтора квадратных фута и толщиной в долю дюйма, с какими-то причудливыми гребнями и зубцами вдоль сторон. Шустроформы прикрепили их к столу Навани с помощью зажимов, разместив слева и справа – как дополнения к рабочему пространству.

– У моего народа есть древняя форма музыки, – объяснила Рабониэль. – Один из способов наслаждаться ритмами. В качестве подарка я решила поделиться с тобой нашими песнями.

Она запела и махнула рукой двум молодым певицам, которые тотчас же схватились за длинные смычки и начали водить им по боковым сторонам пластин. Металл завибрировал, загудел. В этих резонирующих звуках ощущалось нечто дикое и мощное.

«Тоны Чести и Вражды», – подумала Навани. Это были измененные версии, гармонично сочетающиеся друг с другом.

Рабониэль встала рядом с Навани. Аккомпанируя певицам, которые извлекали из странного инструмента два тона, Сплавленная заиграла громкий ритм двумя палочками на маленьком барабане. Удары звучали то громко и величаво, то тихо и быстро. Это был не совсем ритм войны, но его настолько близкое подобие, насколько музыка была на это способна. Он вибрировал сквозь Навани, громко и торжествующе.

Они продолжали играть довольно долго, пока Рабониэль не приказала остановиться, и две певицы, вспотев от энергичного труда, быстро собрали инструменты, сняли пластины с боков стола.

– Тебе понравилось? – спросила Рабониэль.

– Да, – ответила Навани. – Ужасная какофония, но не лишенная своеобразной красоты.

– Как мы вдвоем?

– Да.

– Этой музыкой, – провозгласила Рабониэль, – я дарую тебе титул «Голос Света», Навани Холин.