— Почему это не гожусь в подруги?

— Я знаю обеих ее подруг — тоска зеленая, что внешне, что в разговоре.

Настал мой черед наклонить голову к плечу и хитренько посмотреть на него:

— А она о вас хорошо отзывается!

— Кто-то врет: либо она, либо вы.

— Вам станет легче, если я скажу, что она вовсе о вас не упоминала?

— Это больше похоже на правду, — отозвался он, но в его улыбке поубавилось киловатт. Мы свернули за угол и попали в очередной коридор, где изо всех сил трудились сопровождавшие группу рабочие сцены и, как это обычно бывает, болтались какие-то примазавшиеся лентяи. Адам ухватил меня за локоть — «Держитесь рядом, так будет веселее» — и ловко проложил себе путь через запруженный коридор. Со всех сторон выкрикивали его имя, он кивал, улыбался и тащил меня за собой.

Надо же, подумала я, как все его любят, хотя он перестал выступать и уже столько времени прошло с тех пор, как он выпустил свой альбом. Конечно, этот путь, этот маленький спектакль — все было подстроено специально для меня. Интересно, такая его нацеленность на очередную девицу — обычное дело или он старается из-за Оливии? Кстати говоря, в их отношениях следовало бы разобраться (для статьи, разумеется). Тем более когда Оливия и его мать обвиняют друг друга в смерти Рассела.

— Мы сможем поговорить в каком-нибудь более укромном месте? — намекнула я.

— Отлично. Пошли! — Он развернулся и снова потянул меня за локоть, как будто собирался вернуться к главному входу.

— Нет-нет. Сейчас у меня работа.

— Полно вам, Оливия — человек непростой, но чтобы работа? Расслабьтесь. — Адам подвел меня к двери с табличкой: «Джордан Кроули». Едва он занес кулак, чтобы постучать, дверь распахнулась, и оттуда вышел человек постарше — совершенно сногсшибательный и очень сердитый. Высокий, худой, с выразительными острыми скулами и густыми, до плеч, волосами, в которых только-только начала пробиваться седина. У меня буквально в зобу дыханье сперло — и это к лучшему, иначе я бы во всю мочь своих легких выкрикнула его имя и пустилась толковать о том, как была влюблена в него глупой тринадцатилетней девчонкой.

Он с трудом протиснулся мимо нас, изобразил вежливую улыбку:

— Прошу прощения.

— Грэй, ты что, уходишь? — удивился Адам.

Карие глаза Грэя Бенедека смотрели холодно, хотя на губах он удерживал улыбку.

— Друг, мне и приходить-то сюда не стоило.

— Погоди, я поговорю с ней, — предложил Адам.

— Тебе и без меня есть кем заняться. — Грэй кивком головы приветствовал меня (мои вытаращенные глаза, мои дрожащие губы, с которых так и не сорвалось ни слова) и быстро зашагал прочь.

Лишь когда он исчез из виду, я смогла вновь набрать воздуху в легкие. Быть рядом с Адамом Кроули — да, это круто, но ведь не он был идолом и звездой моих отроческих лет, когда я дни напролет слушала один альбом за другим, не сводя глаз с приклеенного к стене постера и заучивая наизусть каждую строчку, каждое словечко их песен.

— Это Грэй Бенедек? — довольно глупо спросила я.

— Ага. Простите, не успел вас представить. — Адам оглянулся, пытаясь высмотреть Грэя.

— Ничего, в другой раз, — подбодрила я его и себя. В другой раз, когда я не буду задыхаться и капать слюной. А теперь — соберись-ка, Молли! Как наставляла меня мама, когда я шла на вечер в посольство (к тем самым друзьям): «Просто притворись, что тебе это не в новинку».

Адам наконец постучал в ту дверь, дверь распахнулась, и перед нами предстала Клэр Кроули в винтажном индийском платье из хлопка — точно такое она могла надеть и в ту пору, когда на этой сцене пел Мика.