|
Березняк кончился, впереди разверзся дышащий холодом овраг с силуэтами лепившихся по краям ледников, но Клюгин с уверенностью слепого повел Романа вниз по невидимой тропке. Динка бежала где-то рядом, шурша прошлогодней травой. – Вот они, наши прорехи да расселины, – все тем же вялым голосом говорил Клюгин, поддерживая оступающегося Романа, – поселившиеся на овраге люди! Да еще на каком овраге-то – на крутом! И живем себе. Даже вот гости наведываются. Из столицы. – Ну, к вам-то, положим, не только из столицы, а из каждой избы наведываются… – Верно, верно, друг мой. Каждый смерд ползет ко мне за эликсиром бессмертия. Дескать, дай мне, эскулап, хоть каплю, чтобы прожить еще один день в грязи и вони… – Вы, Андрей Викторович, совсем сегодня не по-праздничному настроены. – Аааа. Это их праздник. – Господь с вами. Это праздник всех. – Это их праздник. Но не мой да и не ваш. – Отчего вы так думаете? – Оттого, что мой праздник – это покой ума, а ваш – покой сердца. Вот что нас по-настоящему радует. – Неправда. Меня радует и беспокойство сердца. – Полноте. Что такое беспокойство? Ну-ка, вдумайтесь. Это же – без покоя. А без покоя – это мука, страдание. Так что не называйте черное белым. Ну-ка, дайте руку. Они стали выбираться из оврага по крутому склону. Клюгин шел первым, вытягивая Романа за руку. Наконец они оказались наверху. Выплывший из-за туч месяц слабо освещал вездесущие кусты ивняка, темные избы, остав-шиеся справа, и громоздкий черный силуэт дома, стоящего прямо на краю оврага. Это был дом Клюгина. Романа всегда удивляло это строение, готовящееся вот-вот свалиться вниз. Теперь же, ночью, оно виделось угрюмым и неприветливым. Непонятно кем и когда по-строенное, оно являло собой полное отсутствие каких-либо стилевых архитектурных признаков, позволяющих отнести его либо к казенному помещению, либо к жилому дому, и по сути своей оставалось чем-то средним. Одну половину дома занимала лекарская, в другой жил непосред-ственно сам лекарь. Никогда под этими окнами не росли ни цветы, ни смородина. Клюгин не держал ни сада, ни огорода, ни тем более скотного двора, покупая все продукты у населения. Даже необходимой фельдшеру лошади и то не было у него, поэтому вытащить его в другую деревню было делом невероятной трудности. Когда же по казенным надобностям он собирался в город, то обычно нанимал Акима в качестве возницы. – Прошу, – равнодушно пробормотал Клюгин, кивнув головой в сторону своего дома, и они двинулись по еле приметной тропинке. Динка бежала впереди. Подойдя к небольшому крыльцу, Андрей Викторович достал из кармана ключ, поднялся по расшатанным ступенькам, отпер дверь и, пропустив вперед собаку, прошел сам. Роман осторожно последовал за ним. В тесном, пахнущим тряпьем коридоре Клюгин зажег спичку и, не раздеваясь, затеплил большую керосиновую лампу, стоящую возле вешалки на табурете. – Разоблачайтесь, – предложил он, и Роман, сняв пальто, кашне и шляпу, пристроил их на небольшой деревянной вешалке местного производства. Клюгин, также раздевшись, подхватил лампу и открыл дверь в гостиную, куда тут же проскользнула Динка. – Пойдемте, – пробормотал Клюгин, входя первым. – Проходите, садитесь. Роман вошел, оглядывая скупо освещенную гостиную, или вернее – комнату хозяина, ибо кроме кухни, «лекарской», других комнат в этом доме не было. – Так-с, – проговорил Клюгин, водружая лампу на стол, – вот мы и дома. Динка, разбой-ница… Жрать хочешь? Сейчас, сейчас… Сначала мы, потом ты. – Андрей Викторович, я только что от стола, так что прошу покорно не беспокоиться на мой счет, – поспешил предупредить хозяина Роман, расположившись в старом кресле. |
