|
– Аким! А я уж думал, никто не встретит! – Ну как можно, Роман Лексеич. Мне ж Лидия Константиновна еще завчера сказала… – Спасибо тебе огромное! Как рад тебя видеть! – Роман не выпускал руки Акима. – Боро-да-то, борода-то все такая! – А чего ей будет-то, бороде! – еще шире оскалился Аким. – А вы вот сильно перемени-лись. Сильно… – Неужели? За три года! – Сильно! – с непоколебимой уверенностью тряхнул черными с проседью кудрями Аким. – Я сразу никак не признал. – Серьезно? – усмехнулся Роман. – Точно! Поглядел было – кто это идет? Думаю, что ж это за хранцузский посланник сюды заехал? Они расхохотались так громко, что лошадь вздрогнула, испуганно тряхнув мокрой гривой, попятилась в сторону. – Балуй, балуй у меня! – поддернул ее Аким, потянулся к чемодану, но Роман уклонился: – Не беспокойся, я сам. Только сейчас он заметил, что перед ним была вовсе не телега, а двухколесные дрожки с протертым кожаным сиденьем и красной расписной спинкой. Роман заложил чемодан за спинку, а Аким принялся быстро крепить его пеньковой верев-кой. – Что ж ты за сараем прятался? – спросил Роман. – Так ведь вот из-за этой твари, прости Господи! – Аким кивнул на лошадь. – А что такое? – Да не переносит она всякую машину, хоть убей! Как поезд идет – держи крепчей, не то всю амуницию разнесет к лешему! – Так она вроде и не молода. – В том-то и дело! Третий год дубине, а все с таким диким манером. Вона и щас – как сви-сток дали – дергает, будто черт ее седлает, ей-богу. Такая, прости Господи, староверка. Он затянул веревку узлом, прикрыл чемодан прибитой к спинке рогожей и, сняв треух, вытер ладонью мокрый лоб: – Ну, славу Богу, Роман Лексеич, что добрались до наших захолустьев. А то я уж ожидаю-чи грешным делом такое напередумал… – Он махнул рукой и выразительно кивнул в сторону железной дороги: – Я, отец мой, в эту технику тоже не шибко верю… – Ну, это ты зря! – усмехнулся Роман, с облегчением кладя ему руку на плечо. – Техника – наше будущее. – Да оно, может, и так, – недоверчиво пробормотал Аким, разбирая мокрые вожжи, – а все-таки кобылка-то никогда не подведет. Это не железяка какая-то. – Кобылка, Аким Петрович, сдохнуть может! – Улыбаясь и прикрываясь зонтом, Роман влез на сиденье. – Ну так корми лучшей, и не сдохнет! – засмеялся Аким, проворно вскакивая на сиденье. – А ну-ка, девка, поехали! Он чмокнул, замахнулся коротким кнутовищем, но не ударил, так как лошадь, несмотря на вязкую землю и перечисленные недостатки, легко взяла с места резвой рысью. Дрожки покати-лись, разбрасывая грязь. Аким правил не на широкий разбитый большак, а на чуть приметную окружную дорогу, тянущуюся по краю поля и исчезающую в мелколесье. Роман жадно всматривался в окрестности. Здесь все было на своих местах – поля, лесок, сломанная липа, серые валуны, разлегшиеся вдоль дороги. Но какая-то печать тревоги и бесси-лия лежала на всем знакомом, много раз виденном, – то ли потому что весною Роман никогда раньше не приезжал в Крутой Яр, то ли из-за почти бессонной ночи все казалось таким жалким, родным, до боли маленьким; кусты, деревья были голы, в них стоял легкий туман, они тянули свои мокрые ветви к серому, слепящему дождем небу, словно молили о пощаде и милости. Да и поле – широкое, уходящее левым краем в туманную даль, не было сейчас тем самым ПОЛЕМ, по искристому снежному савану которого, визжа мерзлыми полозьями, гнали, бывало, Акимовы санки; или летом, жарким июльским летом встречало оно Романа, раскинувшись ковром цвету-щей гречихи: в розовом, пахнущем медом воздухе кружили мириады пчел, ветер гулял по полю, заставляя ходить волнами, колокольчик под синей, обвитой лентами дугой тонко звенел, серый в яблоках рысак Нила Тимофеича несся, оставляя за коляской шлейф пыли… Роман вздохнул, придерживая зонт, достал серебряный портсигар с вензелем АВ. |
