|
Рыбку ловить уважает. Говорят, раньше большим военным был, да что-то там про-штрафился и теперь у нас царствует. – А лет ему сколько? – спросил было Роман, но чувствуя, что биография нового лесничего ничуть его не интересует, тут же перебил: – Слушай, Аким Петрович, что, Красновские приез-жали летом? – Красновские… – наморщился Аким, отчего лицо его стало непривычно угрюмым. – Да, приезжали. Как же. Надежда Георгиевна, Петр Игнатьич. Зоя Петровна опять же. – Она замужем? – быстро спросил Роман, бросая недокуренную папиросу. Аким пожал плечами: – А почем я знаю? Может, и замужем. – Сережка приезжал с ними? – Сергей Петрович? Как же. Приезжал. Они тут каждое лето бывают. – Все такой же шалопай? – А что ему сделается. Роман хотел было еще о ком-нибудь спросить Акима, но в это время лес неожиданно рас-ступился, открывши прекрасную, подлинно живописную панораму. Она всегда, во все приезды Романа заставала его врасплох, появляясь неожиданно, как и положено всему чудесному, поражая и радуя до слез, заставляя каждый раз замирать. Аким знал об этом и, не ожидая просьбы, натянул вожжи. Дрожки остановились. Чудный вид открывался впереди, дорога тянулась дальше и стремительно шла вниз, под уклон, как и все огромное поле, окаймленное по краям синей полоской леса. А внизу в утренней прохладной дымке по берегам извившейся неширокой лентой реки лежал Крутой Яр. Дождь перестал, и несмотря на легкий туман, отсюда с пригорка были хорошо видны дома, сараи, бани, изгороди, ивы, склонившие голые ветви к реке, «журавли», нависшие над колодцами, мостики, огороды с пугалами. А над всем этим, чуть подале, вырастала из тумана небольшая, но изумительно красивая белая крутояровская церковь. Роман смотрел так, словно это было последнее, что суждено ему увидеть на земле, словно вот-вот сейчас промелькнут мгновенья и разлетится этот чудесный мир, исчезнет навсегда среди мрака Вселенной по непреложной воле Создателя. У Романа пере-хватило дыхание. Он смотрел не отрываясь, боясь пропустить что-то. А внизу перекликались петухи, слышались голоса людей и лай собак, тянулись вверх ут-ренние дымы. За церковью, чуть правей, после быстрых изгибов реки виднелся флигель Крас-новских. Он, казалось, был совсем рядом – протяни руку, и заскрипит дубовая дверь с медной ручкой, пахнёт сушеными травами, встанет из кресла, блестя очками, Петр Игнатьич… Сердце Романа оглушительно билось. Он привстал, хотел было дотянуться взглядом и до дубовой рощи, за которой… но тут рука сама опустилась на плечо Акима, а с полураскрытых губ сорвалось на одном дыхании то радостное, опьяняющее, что срывалось всегда: – Гони! И Аким погнал, залихвацки посвистывая, крутя кнутом над головой, так что влажный ветер засвистел в ушах, вырвал зонт из рук Романа. – Черт с ним! – не оглядываясь, крикнул Роман и снова хлопнул Акима по плечу: – Гони, Акимушка, гони, родной! Они неслись вниз по бескрайнему, круто клонившемуся полю. – Эгей! Пошлааа! – раскатисто покрикивал Аким. Цыганские глаза его озорно посверкива-ли, белые зубы скалились в разбойничьей усмешке. Лошадь мчалась галопом, мокрая грива ее билась по ветру. Роман завороженно смотрел вперед, вцепившись одной рукой в Акимово плечо, а другой придерживая шляпу. Ветер высекал слезы из его глаз, сердце, казалось, остановилось. Он не просто любил быструю езду, как свойственно всякой русской душе, а питал к ней невыразимую, сильную страсть, охватывающую все его существо с быстротой степного пожара. И особенно сильно страсть эта проявлялась здесь – на уклонном крутояровском поле. Сколько раз уже раздавалось сокровенное, словно сердцем промолвленное «Гони!», вслед за которым свистел кнут, звенел колокольчик, мелькали лошадиные копыта. |
