|
Он давно уже отметил это необычное свойство русской природы терять ранней весной свое величие, съеживаясь, застывая в жалкой немоте под мелким дождичком. До чего жалок и нем русский лес ранней весною! Стоят богатыри-дубы, вековые дуплистые липы, белоствольные березы, стройные ясени и осины, словно слуги, брошенные своим господином на произвол судьбы, стоят с понурой покорностью, распростав голые ветви, будто ожидая неминуемой смерти на этой мокрой безжизненной земле, облепленной прошлогодними листьями. Все мертво кругом – и кусты, и болото, и поля, все одинакового серо-бурого цвета. Только что сошел снег. Ветер гонит облака по бледному небу. Пролетит с тоскливым криком ворона, едва не задев тяжелыми крыльями голых макушек, и снова тишина. Стоит лес, ждет чуда – воскресения своего. «Совсем как люди», – подумал Роман, закуривая. Проехав мелколесье, они въехали в молодой смешанный лес. Держа вожжи, Аким поко-сился на Романа, с грустной улыбкой оглядывающего окрестности: – Что-то вы загрустили, Роман Лексеич. Не нравится наша-то глухомань опосля столицы? – Да что ты вздор говоришь… – поморщился Роман. – Мне, может, столица меньше твоего нравится. И добавил, глубоко затянувшись папиросой: – Самая грустная пора в природе. Экая мертвенность… Не прав был Пушкин насчет осени. Унылая пора. Нет. Вот – унылая пора… Он кивнул на проплывающий мимо лес. Лошадь бежала все той же неспешной рысью, по-стегивая себя мокрым хвостом. – А места наши, Аким Петрович, я ни на какие столицы не променяю, – уверенно добавил Роман, хлопнув Акима по колену. – На этих вот полях, березах, на таких мужиках, как ты, – все столицы и держатся! Усмехаясь в бороду, Аким качнул головой: – Ну уж прямо на таких, как я… – Именно, именно, дорогой. Тот снова недоверчиво усмехнулся: – Вам, стало быть, видней. Вы человек ученый, науки знаете. А вот насчет местов наших – святая правда! Других таких нету. И по землице, и по лесу. И опять же – река, запруда, рыбка разная. А луга какие! Вот за Семеновой делянкой – коси день, не сподкнесси. Гладкота какая. А Рогаткин луг! А Кострюков! – Он зацокал языком. – Как еду, бывалоча, заглядюся! – Ты по-прежнему в объездчиках? – А куда ж я денусь? Такое уж рукомесло мое. – Жена не бранится, что дома не бываешь? – Да чего ей браниться… Тпру! Куды тебя лихоманка несет! Зачмокав губами и натягивая вожжи, он выровнял лошадь, норовящую свернуть на пере-секшийся большак. – А что, Аким, Нил Тимофеич все также лесничествует? – рассеянно спросил Роман, с жадным любопытством осматриваясь по сторонам. – Прошлом годе преставился, царствие небесное, – проговорил Аким. – Ей-богу? – На Троицу. От удару. Сердце, стало быть, не выдержало. – Жаль. Хороший человек был… – Хороший. – Охоту любил, как никто. – Святая правда. Без ружья и собаки в лес не ходил. Большой знаток был в охотничьих ис-кусствах. Аким удовлетворенно вздохнул, довольный произнесенной им фразой. – А кто теперь лесничий? – Новый. Адам Ильич Куницын. – Откуда? – С Чернигова. – Дельный человек? – Ничаво, – без особого энтузиазма ответил Аким. – Порядок любит. Чтоб без воровства опять же. Рыбку ловить уважает. Говорят, раньше большим военным был, да что-то там про-штрафился и теперь у нас царствует. – А лет ему сколько? – спросил было Роман, но чувствуя, что биография нового лесничего ничуть его не интересует, тут же перебил: – Слушай, Аким Петрович, что, Красновские приез-жали летом? – Красновские… – наморщился Аким, отчего лицо его стало непривычно угрюмым. |
