- Вглядитесь-ка в рыбу, не в ту, что взлетела в воздух, а в ту, что
лежит с открытым ртом на дне лодки. Рот у нее верно передан?
- Да уж куда вернее, - недоверчиво проговорил Роберт. - Вы же
разбираетесь в этом лучше меня, - добавил он с легким упреком; ему
показалось, что хозяин над ним насмехается.
- Нет, уважаемый, это не так. То, что с ним случается, человек во всей
остроте и свежести переживает только в ранней юности, лет этак до
тринадцати-четырнадцати, а потом питается этими впечатлениями всю жизнь. В
детстве я ни разу не имел дела с рыбой, потому и спрашиваю. Так, значит, рот
написан как надо?
- Да, все на своем месте, - сказал польщенный Роберт.
Верагут тем временем встал и испытующим взглядом впился в картину.
Роберт посмотрел на него. Ему была знакома эта начинающаяся концентрация,
когда глаза художника почти стекленеют; он знал, что сейчас его хозяин
отрешается от всего - от кофе, от непродолжительной беседы с ним, слугой, и
если окликнуть его через несколько минут, то он словно проснется от
глубокого сна. А это уже опасно. Убирая со стола, Роберт увидел
неразобранную почту.
- Господин Верагут! - вполголоса воскликнул он. Художник еще не
отключился окончательно. Повернув голову, он вопросительно, не скрывая
враждебности, взглянул на слугу - так смотрит усталый человек, которого
позвали в тот момент, когда он уже начал засыпать.
- Тут для вас почта.
Роберт вышел из мастерской. Верагут нервно выдавил на палитру немного
синего кобальта, бросил тюбик на маленький, обитый железом столик и стал
смешивать краски, однако напоминание слуги мешало ему сосредоточиться, он с
недовольным видом отложил в сторону палитру и подвинул к себе письма.
То были обычные деловые бумаги: приглашение принять участие в выставке,
просьба редакции одного журнала сообщить даты жизни, счет. Но тут в глаза
ему бросился хорошо знакомый почерк, и сердце его радостно забилось. Он взял
письмо в руки, с наслаждением прочитал на конверте свое имя и адрес,
внимательно вглядываясь в каждое слово, написанное очень своеобразным
размашистым почерком. Потом он принялся разглядывать почтовый штемпель.
Марка была итальянская, письмо могло прийти только из Неаполя или Генуи,
значит, друг уже в Европе, совсем рядом, и через несколько дней может быть
здесь.
Он растроганно открыл конверт и с удовлетворением увидел ровные
строчки, их строгий порядок. Если хорошенько подумать, редкие письма от
друга из-за границы были в последние пять-шесть лет его единственной
настоящей радостью - единственной, не считая работы и тех часов, которые он
проводил с маленьким Пьером. |