Поворачиваюсь к ним.

— Софья Александровна, вам следует доставить командиру нашего полка следующее… — В кратких, но емких выражениях описываю ситуацию:

— У врага полное истощение сил и резервов, а также боеприпасов. Идёт в атаку силами до полутора батальонов. Принимаем бой. Резервов за ним нет или ещё не подтянулись. Своевременная помощь позволит нам не только удержаться на занятых позициях, но и развернуть дальнейшее наступление на противника.

Соня внимательно слушает каждое моё слово.

— Все запомнили?

Она кивает.

— Тогда исполнять немедленно!

— Но как же раненые, господин ротмистр? — растерянно спрашивает Соня.

Делаю свирепое лицо. Надеюсь, не перебарщиваю.

— Это приказ. Мне кроме вас некого отправить с донесением. И не медлите. Враг уже близко. Бегом! — Рявкаю на бедную девушку зверским командирским голосом.

Соня обиженно всхлипывает, но все же исполняет приказ.

— Владимир Васильевич, теперь вы. Отправляйтесь к артиллеристам. Как только они увидят над этими окопами две зеленых ракеты, пусть немедленно накрывают их артиллерийским огнем.

— А как же вы? — вздрагивает он.

Успокаиваю легендарного журналиста:

— А нас здесь уже не будет. Выполняйте.

— Слушаюсь!

Глядя вслед бегущему вслед за Соней Гиляровскому, успеваю подумать, что хотя бы этих двоих я спас от верной смерти.

Теперь, к бою!

Враг уже в пределах досягаемости ружейного и пулеметного огня. Продолжает наступление стройными рядами под развернутыми знаменами без единого выстрела под бравурную музыку.

— Как на параде идут, рисоеды, — Фрейзен прищурившись, всматривается в наступающих японцев. — Что делать будем, господин ротмистр?

— Воевать, поручик.

И уже громко, для всех:

— Огонь! Беглый!

Сухая винтовочная трескотня мне ответом.

Бьют пулеметы. Падают убитые, но враг продолжает идти, перестраивая и смыкая цепи на месте погибших.

Жуткое зрелище. Ещё и оркестр с музыкой. Что ж, самурай мёртв, даже если еще пока жив. Только он не догадывается об этом. Пока…

Приникаю к прицелу и как в тире расстреливаю всю обойму. Приближающиеся фигурки падают. Некоторые встают и снова идут.

Перезаряжаю винтовку. Фрейзен смотрит на меня безумными глазами.

— Они, что совсем смерти не боятся?

— Это особая философия, тёзка. Только сейчас она же и работает против них.

— Простите, но как?

— А вот так. На мишени, а одно загляденье. Выбирай любую…

Японцы все ближе. Вместе с бравурными звуками теперь долетают сквозь треск пальбы и слова песни, которой самураи бодро себя подгоняют в свою атаку.

'Митти ва роппяку хатидзи: ри

Нагато но ура о фунадэ ситэ

Хая футтосэ о фурусато но

Яма о харука ни нагамурабэ!..'[1]

— Хорошо поют, — усмехается Фрейзен.

После моих слов к нему вернулось душевное равновесие.

Японцы падают под нашими пулями, но продолжают идти вперед.

Слева замолкает пулемет. Либо перегрелся, либо кончились патроны у Жалдырина.

Пулемет Буденного справа выдает короткие по несколько патронов очереди. У всех боеприпасы на исходе.

А японцы, хоть и изрядно поредевшие, еще не сделали ни одного выстрела. И по-прежнему, сохраняют численное преимущество.

Неожиданно один из рядовых, прибывших за мной с Фрейзеном, отбрасывает винтовку в сторону и с диким испуганным воем выскакивает из окопа и бежит в тыл.

Фрейзен со злостью смотрит на удаляющуюся фигуру.

— Вот каналья…

— Бросьте, поручик, не судите строго, тут любой струхнет до мокрых штанов, — остужаю порыв его злобы я.