— Ишь ты, арапские цифры, — балагурит кто-то из первого взвода.

— Арапы и арабы — сиречь не одно и то же, хотя издавна и живут рядом друг с другом в Северной Африке, — Осадчий поворачивается к слушателям. — Есть еще римская система записи чисел, но она гораздо менее удобна арабской.

— А как раньше на Руси числа записывали, ну, до арапских цифер? — интересуется кто-то из любопытных.

— Да, как и римляне, буквы использовали.

Оставаясь в тени у входа в землянку, прикрытые плащ-палатками, слушаем Осадчего еще минут пять. Разговоры все о цифрах, числах, да о счете.

Трогаю Скоропадского за плечо и киваю на дверь. Нас ждут дальнейшие тайные разыскания.

Воронович тоже весь обсыпан мелом — испачканы не только пальцы, но и обшлага его гимнастерки и даже нос с кончиком уха.

— Букв в русском языке, братцы, общим счетом тридцать пять. Из них одиннадцать гласных, три полугласных… — бывший паж обводит меловой чертой три буквы: «Ъ», «Ь» и «Ы», — и двадцать одна согласная.

Слушатели как могут чиркают карандашами в тетрадках, выводя буквы. Не у всех получается с первого раза.

Коля ходит между «учениками», некоторые из которых годятся ему в отцы, поправляя и показывая.

Парень легок в общении и не спесив, хотя еще несколько месяцев назад вращался совершенно в другом обществе, в кругах высшей аристократии.

Воронович много шутит, но опасных разговоров с сослуживцами не заводит.

Скоропадский вопросительно смотрит на меня. Киваю ему в сторону выхода из землянки.

Под косыми струями дождя плотнее кутаемся в плащ-палатки.

— Если методом исключения, то искомый агитатор революционер — Всяких? — чувствуется, перспектива тратить время на последнего потенциального подозреваемого не слишком улыбается Скоропадскому.

— Павел Петрович, понимаю, промокли и устали слушать, но давайте не расслабляться. Хочу убедиться наверняка, с уликами.

— Вы правы, Николай Михалыч. Идёмте.

Уже вечер.

Территория расположения эскадрона нашими общими стараниями неплохо освещена — столбы с масляными и керосиновыми светильниками расставлены вдоль дорожек, вернее деревянных мостков сколоченных и брошенных поверх грязных ручьев, в которые превратились тропинки и дорожки.

Пробираемся по мосткам к расположению первого взвода, где как раз учительствует Капитон Илларионович, студент-недоучка из петербургской Техноложки.

Прежде чем войти в землянку, останавливаемся у двери, прислушиваемся.

Голос Всяких бубнит с выражением из-за двери, но слова разобрать можно.

— Вот шли по дороге два мужика: молодой, да старый. Видят: на дороге — мешок денег. Молодой поднял и говорит: «вот бог мне находку послал». А старик ему в ответ: «чур, вместе».

С интересом прислушиваюсь.

— Молодой в ответ: «нет, мы не вместе нашли, я один поднял». Ничего ему старик на это не ответил. Прошли они еще немного. Вдруг слышат, скачет сзади погоня, кричат: кто мешок денег украл! Молодой струсил и сказал: «как бы нам, дядюшка, за нашу находку беды не было». Старик сказал: «находка твоя, а не наша, и беда твоя, а не наша». Малого схватили и повели в город на суд, а старик пошел домой.

— Так и поделом ему. А старик ни при чём! Всё правильно, у тебя, Капитон, в твоей книжке написано.

— Ну, Лев Толстой, даром, что граф, а в жизни понимает. Сам с крестьянами косит-пашет, да детишек их уму-разуму учит.

— Баре, они — ить тоже разные бывают. Этот твой Толстой — голова, я слыхал.

— А ведь история-то эта, ребята, — вдруг выдает Всяких, — про нынешнюю войну.