— Здесь. Кто там?

— Поручик Шведерский.

— Входите, Мишель.

Поручик, статный двадцатипятилетний молодец из нового пополнения нашего эскадрона, командир второго взвода, выглядит обеспокоенным и взволнованным.

— Что за трабл?

Непонимающий взгляд. Опять меня занесло в американизмы из двадцать первого века…

— Простите, Мишель, это американское словечко. Прилипло к языку. Что случилось?

— Вот, — Мишель протягивает изрядно измусоленный и помятый листок.

Вглядываюсь в отпечатанные строки с дореволюционной орфографией и мудреными словами.

«Ко всем другим бедствиям, которые испытывает Россия, прибавилось еще новое великое бедствие: война с Японией. Россия переживает исключительный момент: её государственный строй накануне коренного изменения своих основных форм… В последнее время самодержавию нанесены тяжкие поражения, они-то поставили его на край гибели. Поражения эти двух родов: внешние — на Дальнем Востоке, внутренние — в борьбе с социально-революционным движением. Царская клика втянула Россию и в злосчастную войну с японцами, надеясь этой войной отвлечь внимание тех, кто думает о благе Родины, от того, что он делал внутри страны, как калечил, как душил в ней все живое. Несчастливая война, начатая из династических и спекулятивных целей, истощила и без того надорванные силы народа. Несмотря на это, правительство, по-видимому, решило, во что бы то ни стало, добиться победы и, укрепив этим свой престиж, задушить проснувшееся сознание народа.[1]»

Офигеть… а вот и революционные агитаторы добрались до фронта.

— Большевики? — выходных данных на листовке, разумеется, нет.

— Кто? — недоумевает поручик.

Если склероз мне не изменяет, РСДРП раскололась на фракции в 1903-м, но вряд ли офицеру-фронтовику есть до этого какое-то дело.

— Социал-демократы, — поправляюсь я.

— Скорее, эсеры.

— Откуда у вас это, поручик?

— Отобрал у бойцов нового призыва. Хотели употребить на самокрутки. Я, было, решил, что какую-то книгу раздербанили, а оно вот что оказалось…

— А сами бойцы что говорят?

— Говорят, нашли в отхожем месте.

— Странное место для антивоенной агитации. Большую часть употребят по назначению. Для подтирки.

— Но сперва прочтут… кто грамотный. А что-то схоронят про запас и на те же «козьи ножки». А уж ежели зайдет разговор на тему войны, то и агитаторы свое слово скажут.

— Как думаете, Мишель, кто мог пронести в эскадрон эту заразу?

Поручик пожимает плечами.

— Вряд ли кто чужой, господин ротмистр. У нас в эскадроне не проходной двор.

Это Шведерский верно подметил. Из гражданских к нам доступ есть только у Гиляровского. Да и то, какой дядя Гиляй гражданский? Считай, свой, боевой товарищ.

Полковые и прочие офицеры гарнизона? Так глубоко революционные идеи еще не должны были проникнуть, хотя… где-то на Черноморском флоте уже командует крейсером «Очаков» лейтенант Шмидт…

Нет, агитатор со стороны был бы заметен. Значит он здесь, в эскадроне.

У нижних чинов выход в город строго ограничен, без увольнительной выход за территорию расположения настрого запрещен.

Офицеры пополнения, скорее всего, тоже отпадают.

Кто остаётся? Вольноперы! Господа вольноопределяющиеся. Формально, те же нижние чины, но по положению и степеням свободы ближе к младшим офицерам. Им с выходом в город проще, чем прочим нижним чинам.

Кручу прокламацию в руках.

Какой интересный способ печати. Не типографский, точно… Но и не от руки, хотя и похоже

Соня, словно, угадывает мои мысли.