Удобно устроившись в кресле, она смотрела, как за окном падают мягкие хлопья снега и скучала — заняться было решительно нечем. Впопыхах она даже не сунула с собой вышивание. «Да что ж за невезуха такая. Я бы сейчас даже дурацкому любовному роману обрадовалась, — досадовала Нариз, — да что там любовному роману, даже сборнику песен и стихов из пионерского детства и то рада была бы!».

Мысли текли лениво и вяло: «Хм… Сборнику песен и стихов… Смешно… Откуда бы он здесь взялся?»

Книги в этом мире она видела всего несколько раз. И это были очень тяжелые, написанные от руки талмуды, старинные и не слишком вразумительные. Мало того, что сам язык повествования был очень громоздким, так еще и сведения, которые Нариз прочитала о якобы живущих на островах людях с песьими головами, показались ей такой ерундой, что она даже дочитывать не стала.

Перебивая её грустные мысли в комнату скользнула странно довольная Катиш, которая принялась разбирать сундук с одеждой, встряхивая платья и развешивая в гардеробной. Сквозь приоткрытую дверь слышно было, как она что тихонько мурлычет под нос. Нариз прислушалась.

— "…и он ей дарит десять роз, и шелк на платье алый, и поцелуй его щеки коснулся запоздалый…"

— Катиш, подойди, пожалуйста.

Горничная высунулась из кладовки с платьем в руках и вопросительно уставилась на хозяйку.

— Что это ты сейчас пела?

— Песню, — девушка недоуменно пожала плечами, — менестрель давеча пел на улице. Всю-то я не запомнила, а вот эти строчки прямо в душу запали.

Нариз замолчала, уставившись куда-то в угол. И Катиш, неловко потоптавшись, спросила:

— Мне еще постоять или идти можно?

Нариз нетерпеливо отмахнулась от нее, показывая жестом — отстань. И горничная, пожав пухлыми плечами, вновь скрылась в гардеробной. А Нариз в это время мысленно судорожно собирала пазл: «Менестрель… И он знает тексты песен… А Тина говорила про типографию. Сборник лекарств, конечно, хорошо… Но не сразу… И бумага, которую не может продать сын фаранда Миронга… Так, не торопись, — сказала она сама себе — может бумага еще не подойдет, по размеру там, или допустим по качеству…».

Однако, в целом мысль была достаточно четкой и, возможно, даже правильной. Из минусов было то, что никакая типография самой Нариз даром была не нужна — больше всего на свете она хотела вернуться в свой замок и заниматься тем же, чем и раньше — налаживать хозяйство, помогать Леону поднимать земли и бдительно следить, чтобы фаранда Нерга не подходила к ее мужу.

Нариз усмехнулась. Она уже прекрасно знала, кто такая фаранда Нерга и сколько ей лет. Но также прекрасно она помнила и собственную вспышку ревности. И чем закончилась вспышка — тоже помнила. Она улыбнулась собственным мыслям и подумала, что как бы ни сложилась жизнь дальше, вспоминать об этом ей всегда будет приятно.

Она не мучила себя размышлениями на тему любовь ли это, чувство ли собственности или просто зов плоти. Она знала только одно — так тепло, спокойно и радостно ей не было ни с одним человеком в обеих ее жизнях.

Леон тихо распахнул дверь, полюбовался на сидящую в кресле тихую Нариз, на выбившийся из прически локон, мягко лежащий вдоль точеной скулы, на тонкое запястье девичьей ручки, безвольно свисающей с подлокотника и, немного сожалея о том, что сейчас картинка шевельнется и очарование этого момента повторится еще не скоро, тихо позвал:

— Нариз… Я закончил дела, если хочешь, завтра с утра можем ехать домой.

Жена встрепенулась. Резко повернулась к нему. И уставив палец в потолок, сказала:

— Я знаю, чего нам не хватает!

Леон удивленно вскинул брови и, сердцем чуя, что домой они завтра не отправятся, с улыбкой спросил:

— И чего же нам не хватает? — выделив голосом слово «нам».