|
— Он бросил на Клер взгляд, полный иронии. — Перед тем как уехать, я подарил вашему отцу ту книгу с благодарственной надписью, которую вы использовали для шантажа. Эта фраза не задела Клер: она не чувствовала за собой никакой вины. — Значит, вы сумели не забыть цыганские обычаи, потому что каждый год возвращались к пароду своей матери, — сказала она. — Для семилетнего ребенка вы мыслили весьма здраво. — Недостаточно здраво. Я воображал, что смогу надеть личину англа, как костюм, а потом снять её, ничуть не изменившись. Но все оказалось не так просто — если ты постоянно играешь какую-то роль, то в конце концов видимость становится сутью. — Должно быть, трудно находиться между двумя мирами. Вам никогда не казалось, что вы ни то ни се, ни рыба ни мясо? Он невесело рассмеялся: — Очень точное сравнение. — Чем больше я вас слушаю, тем понятнее мне становится, почему вы ненавидели своего деда. Никлас наклонил голову и наиграл на арфе гамму: сначала вверх, потом вниз. — Сказать, что я ненавидел его, это… было бы… слишком просто. Он был моим единственным родственником, и мне хотелось, во всяком случае, иногда, чтобы он был мною доволен. Я выучился хорошим манерам, усвоил нормы нравственности, греческий, историю, изучил основы ведения сельского хозяйства, но что бы я ни делал, это не могло удовлетворить деда. И знаете, в чем состояло мое непростительное преступление? Клер покачала головой, и он сказал: — Дайте мне вашу руку. Когда она протянула её, он поднес к её руке свою. Рядом. с её молочно-белой кельтской кожей его кожа по цвету походила на кофе со сливками. — Все дело было в цвете моей кожи, то есть в том, чего я не мог бы изменить, даже если б захотел. Думаю, будь я посветлее, мой дед в конце концов сумел бы забыть, какая кровь во мне течет. Однако каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел «проклятого черномазого цыгана», как он порой изящно выражался. — Никлас согнул и разогнул свои длинные гибкие пальцы, разглядывая их так, словно увидел в первый раз, потом с горечью проговорил: — Глупо и, уж конечно, совсем не по-христиански ненавидеть кого-то за цвет его кожи, однако такие вот мелочи могут совершенно изменить человеческую жизнь. — Уверяю вас, что ваша внешность — само совершенство, — убежденно сказала Клер. На его лице отобразилось изумление. — Я не напрашивался на комплимент. — Это был не комплимент, а объективное эстетическое суждение, — снисходительно изрекла она. — Хорошо воспитанная женщина никогда не стала бы говорить мужчине комплименты по поводу его внешности. Это было бы вульгарно. Он лукаво улыбнулся. — Стало быть, я занесен в ту же категорию, что греческие урны или картины эпохи Возрождения? — Вы куда интереснее. — Она склонила голову набок. — Нам было легче жить, когда вы кочевали с цыганами? — В общем, да. Моя мать была сиротой, близких родственников у неё не было, так что я присоединялся к любому ближайшему табору. Меня всегда брали, как берут приблудного щенка. — Он мгновение помедлил. |
