В крытом кузове пахло бензином и было совершенно темно.
— Садитесь вот сюда...
Человек подтолкнул Мартину, и она упала на что-то мягкое — по-видимому, на пружинное сиденье...
— Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что я, Бэбер, полюблю женщину так, как я любил Мари, я бы просто расхохотался. Женщин я
презирал, они, уж не взыщите, только на то и годны, чтобы переспать один раз, да тут же и вышвырнуть. Все они — девки и ничего больше... Мари,
та понимала, что человека надо жалеть...
Бэбер говорил, шаря в темноте. Мартине виден был его силуэт, вырисовывавшийся на светлом четырехугольнике откинутого сзади брезентового
верха грузовика. Вот он откупорил бутылку, наливает в стакан...
— Держите, — он протянул стакан Мартине.
— Ну вас! — сказала она, едва не задохнувшись. — Да это спирт?!
— А то как же!—Бэбер хохотал,—Подумать только — я уже и смеюсь! Надо достать пожевать чего-нибудь.
— Ничего не видно...
— Подождите, сейчас будет и освещение.— Бэбер зажег свечу в фонаре и подвесил его к потолку кузова.— Мари нравилось заниматься любовью
здесь при таком освещении.
— Вы забываете, что она — моя мать...
— Что же из того? Любовь — священна... И подумать, никогда, никогда больше...
Бэбер выронил из рук хлеб, который начал было нарезать, повалился на пол, все его гигантское тело содрогалось от рыданий.
— Ну, Бэбер, не надо... — Мартина прикоснулась рукой к обнаженному плечу Бэбера. — Я-то ведь не плачу!
Бэбер поднялся и уселся у ног Мартины, положив голову ей на колени. Он все еще всхлипывал.
— Я не скулил вот так с тех самых пор, как проиграл матч против Мартинэ... Я только любитель, но гордость-то остается гордостью!..
Тебя зовут Мартиной, верно я говорю? Мари любила мечтать о тебе, она все твердила:
«Моя дочка барыней живет, но я знаю, что меня-то, свою мать, она не забыла, помнит, верно, как я ее укладывала с собой в постель... ну и
бранила ее иногда». Если Мари видит нас оттуда, сверху, она должна радоваться... душенька она моя, и волосики у нее были, как золотые нити на
елке. Вот ты — ты темная, ты черная, как ласточка.
— Как сорока...
— Нет, сорока болтлива, а ты совсем ничего не говоришь.
Он обнял колени Мартины своими сильными, очень сильными руками...
— Доченька моей Мари, — твердил он, — Мартина — ее любимица, девочка-пропадавшая-в-лесах...
— Она тебе рассказывала?
— Да. Как тебя искали всей деревней и как нашли под деревом, а ты спала ангельским сном, протянула ручонки лесничему и смеялась, нисколько
не испугавшись, а, наоборот, довольная. Любимица Мари... Смотри, не простудись, становится свежо. — Он достал одеяло и накинул его на плечи
Мартины: — Иди сюда, тебе тут будет лучше. В уголке... Когда ездим вдвоем, спим здесь по очереди: один ведет машину, другой спит. |