|
.. — Ешь,— сказала ей шепотом старшая сестра, — а то попадет... Мартина опустила ложку в жирный суп, поднесла ее ко рту и вдруг уронила голову на стол, едва не угодив в тарелку. Поднялась невообразимая суматоха, как при появлении крысы. — Да ну же! — кричала мать. — Смотрите, девчонка-то заболела! Берите ее под мышки, а я возьму под коленки... Поворачивайтесь! Робер! Не видишь, что ноги у нее волочатся? Горе мне с вами! Мартину положили на большую неубранную постель. — Брысь, пошли! — заорала что было силы Мари, и ребятишки исчезли за перегородкой, толкаясь в дверях, чтобы не попасться матери под руку. — Что с тобой, ну, что ж это такое с тобой, доченька? — твердила Мари, склонившись над Мартиной. Мартина открыла глаза, увидела, на чем она лежит, поглядела матери в лицо, съежилась, вытянула руки вдоль тела, подобрала колени, сжала кулаки. — Уйду,— сказала она. Мари продолжала стоять, склонив голову в ореоле курчавых волос, как всегда улыбаясь. — Я — твоя мать, — сказала она наконец. — Хватит с нас и того, что старшую увозили на целый год из-за туберкулезного менингита; говорили, будто она перезаразила весь класс! Но тебе-то, зачем в профилакторий? Ведь у тебя ничего не болит. В чем же дело? — Мать Сесили возьмет меня к себе... Я научусь работать в парикмахерской... Мари расхохоталась, а выражение ее вечно улыбающегося лица осталось при этом неизменным, не отражая смеха, но и не противореча ему. — Ты первым делом сама завейся, а то тебе твои патлы, видно, не нравятся! Да заодно вытрави их перекисью — ты у нас в семье одна черная, не в масть. Наказание мне с тобой! Ну как, полегчало тебе? — Нет, — сказала Мартина. — Я уйду. — Дрянь паршивая! — заорала Мари. — И отдай немедленно Деде его шарики. Опять ты их у него стащила! Сорока—вот ты кто! Черная сорока- воровка! Тебе подавай все, что блестит, я своими глазами видела, как ты зарывала в землю мой флакончик из-под одеколона. А лента Франсины? Тоже, небось, ты унесла? Сорока проклятая! Сорока! — Сорока!—завизжали ребятишки, показавшиеся в дверях.—Черная сорока! Сорока-воровка! С визгом и криками дети окружили Мартину. Такое обилие происшествий в течение одного вечера вывело их из равновесия, они впали в какое-то неистовство: размахивали руками, гримасничали, высовывали язык, кидались из стороны в сторону. От их беготни висячая лампа раскачивалась, отбрасывая непомерно большие тени, прыгавшие по стенам и потолку. — Хватит! — Материнские подзатыльники посыпались градом, и дети вновь скрылись за перегородкой. Мартина выбралась из постели и села около плиты. — Уймись,—сказала ей Мари,—будет дурака валять! Станешь парикмахершей или кем угодно, когда кончишь школу. Учительница говорит, что уму непостижимо, до чего ты способная. Подумать только, я — твоя мать — так и не научилась ни читать, ни писать. А чем я хуже других? Твоя старшая сестра, ни дать ни взять, в меня, ей уже пятнадцать лет, а она тоже не умеет ни читать, ни писать. |
