Сбросив бревно с плеча, Румо приблизился к одному из верстаков. Столяр, стоя у циркулярной пилы, механически давил на педаль и распиливал бревно. Он не заметил Румо. Тот поднял с пола дощечку, зажал ее в тисках и принялся орудовать рубанком.

Столяр Орнт ла Окро убрал ногу с педали и обернулся. У него в мастерской за его верстаком стоит юный вольпертингер и строгает дощечку. Дело не просто необычное — неслыханное! Во всем Вольпертинге только ему позволено выбирать подмастерьев и обучать их столярному ремеслу. И только сам Орнт дает подмастерьям задания.

Орнт решил, что кто-то из соседей подшутил над ним, подослав этого парня в мастерскую. Выглянул за дверь — никого. Вернувшись, он увидел, что наглец стоит за токарным станком и вытачивает ножку для стула.

Сперва Орнт хотел хорошенько отделать Румо и, схватив за шиворот, вышвырнуть из мастерской, но остановился, прислонясь к бревну. Никогда еще он не видывал, чтобы кто-то так проворно вытачивал ножку для стула. Румо вынул готовую ножку из станка, оглядел ее, отложил и стал вытачивать вторую.

Орнт закурил трубку.

Выточив все четыре ножки — за такое время сам Орнт успевал сделать всего одну, — Румо достал со стеллажа большую доску и тут же выстрогал сиденье, тоже весьма искусно. Соорудил спинку из трех продольных перекладин и одной поперечной. Принюхавшись, Румо уверенно выбрал из двадцати баночек с клеем нужную — сам Орнт отдавал предпочтение именно этому клею. Просверлил отверстия для перекладин спинки, подобрал шурупы, прикрутил ножки к сиденью, приклеил спинку и отшлифовал края наждачкой.

Румо поставил стул посреди мастерской и уселся на него. Стул скрипнул — шурупы, дерево и клей понемногу привыкали друг к другу. Только теперь Румо бросил на Орнта затуманенный взгляд, будто только что видел приятный сон и вдруг проснулся.

— Хочу стать столяром, — буркнул он.

— Ты и так столяр, — ответил Орнт.

Едва четверо узников склепа научились читать связные фразы, составлять из букв слова и записывать их, чтение и правописание сократили до двух уроков в день, и новички смогли больше учиться вместе с остальными.

Румо был рад чаще видеть Ралу, а так как умел читать и писать, воспринимал занятия по-новому. Теперь Румо понимал, что учитель пишет на доске, и даже сам мог нацарапать словечко-другое.

С огорчением он заметил, что Рольф то и дело трется возле Ралы. Хуже того: Рала, похоже, не возражает! На переменах Рольф так и увивался за ней, затевал у нее на глазах потасовки, а однажды даже отдал свое яблоко, и та — о, ужас — взяла. Сам Румо и помыслить не мог ни о чем таком: до сих пор он и словечком с ней не перекинулся. Самое большее, на что он отважился, — написать на бумажке имена «Румо» и «Рала» рядом другие другом. Но тут же изорвал бумажку в мелкие клочья.

Румо по-прежнему не допускали до занятий борьбой, но он продолжал терпеливо ходить в школу, так как понял: само собой ничего не делается. Уроки игры в шахматы стали для него настоящей пыткой: едва ли он ненавидел что-нибудь сильнее. Когда соперник по игре загонял Румо в угол (а такое случалось постоянно), больше всего ему хотелось схватить доску и огреть того по башке. Но основные правила игры это запрещали.

Час от часу не легче: Рала оказалась чемпионкой школы по шахматам. Может тягаться даже с учителями и играть одновременно несколько партий — хоть десять. Но и это еще не все: единственный, кто хоть как-то дотягивает до нее, — это Рольф. Они то и дело устраивали состязания, и побеждала то Рала, то Рольф.