И я ушла. Сидеть дома, отращивать юбку, выбивать из себя экзотику и ждать звонка от своих внезапных покровительниц. Тоска-а-а!

«Прощай, Димочка!

Вот и тот урок, что не впрок. Хочется простить, но не можется. Рву переписку, потому что шансов на веру больше нет. Избавляясь от следов твоего пребывания, я неизбежно протираю себя до дыр. Пусть! Злые люди шансов на самообман не оставили. Горько ощущать себя заблуждавшейся дурой, еще горше понимать, что заблуждение кончилось.

Тебя нет, Димочка. И все явления твои — плод моего больного, доверчивого воображения и козни насмешников. Запомни крепко, Димочка — тебя больше нет. Совсем. Насмерть».

Объективный взгляд:

И ревет, ревет… То ли от тоски по не свершившемуся чуду, то ли от жалости к своему одиночеству, то ли от бессильной злобы … Попасться на такой примитивный трюк! Как глупо, как унизительно…

Свинтус позвонил пять минут назад:

— Секундочку! — Марина торопливо дописала предложение, закрыла файл, будто Свинтус мог подсмотреть через телефон, взбила волосы, уселась по-турецки на диван и приложила трубку к щеке. — Рада тебе безумно!

И ведь действительно была рада. И похвастаться есть чем, и с нелегкой задачей справилась — Димке уже все описала. Теперь можно было и развеяться. Сговориться о встрече, потащить всех гулять. Пусть с Любочкой, пусть без нее… Ворваться в их размеренную обыденность, поразить собственной успешностью, хохотать и дружески похлопывать ступнями намокший от дождя асфальт. Сегодня непременно хотелось одеть что-нибудь на плоской подошве, чтоб поближе к городу…

— Как здорово, что ты позвонил. А у меня хорошие новости. Почти устроилась на работу. В журнал. Направленность, правда, странноватая, но мы это быстро поправим.

— На какую работу? Зачем тебе в журнал? Сколько можно все с начала начинать?

Свинтус критиковал, конечно, просто по инерции, и она на него совсем не обиделась — настроение не то было.

— Промолчу, что я тебе уже сообщала пару раз о своем бедственном положении, — улыбнулась победоносно, подмигнув отражению в зеркале. Одаривать заслуженными упреками всегда приятно, хотя, по правде говоря, довольно скверное это занятие. Но она тогда к самодисциплине совсем была не готова, и требовать с нее тогда было нечего. Улыбается — и то хорошо.

— Не припомню, — смущенно пробормотал Свинтус, конечно же, вспомнив все последние Маринины звонки и шутливые жалобы.

— Это потому, что твое заштампованное сознание всегда будет видеть во мне сильную и успешную даму, парящую над всеми победительницей. С одной стороны — мне это льстит, с другой — очень мешает, делая тебя бесполезным в критические моменты.

— Во накрутила! Слушай, я тебе потому, кстати, и звоню, чтоб момент твой еще более критическим не сделать. В общем, открываю я сегодня почту, а там спама — целый ворох. Ну, в смысле, рекламы не нужной, всем по интернет-почте такая приходит…

— Ты меня ни с кем не путаешь? — полоснуло Свинтусовской отчужденностью. Как ни старалась, Марина не могла избавиться от чувства, что говорит с человеком, который напрочь ее забыл. Даже запаха, наверное, ее уже не помнит… — Я ж не Любочка, в разъяснениях относительно интернета не нуждаюсь… — все-таки нашла в себе силы отработать пути к контакту. — Свинтус, это я! Свои! Мы ж вместе с тобой сутками, в отсутствии Интернета, острые приступы клаустрофобии ощущали…

— Мало ли, вдруг ты забыла все, с тебя станется, — и неловкость этих равнодушных оправданий все больше портила ей настроение.