Умом понимаю, что если б финал не оказался столь трагичен, чувства, возможно, увяли бы сами, и сейчас я вспоминала б о проведенных с Димкой минутах в менее восхитительных красках. Но сердце не внемлет разуму, сердце истекает трагичностью, бредит невосполнимостью потери и, что самое тяжкое, терзается собственной виной в случившемся. Вероятно, Димка мучался своей виной за разрушение нашей начальной идиллии ничуть не меньше моих нынешних переживаний. По крайней мере, рассказывал о своих мучениях в шокирующее мрачном свете. Артист, что с него взять! Могла ли простить, и до конца оставаться преданной самкой? Увы, нет. Наличие соперницы всегда, вместо азарта, пробуждало во мне безразличие и внезапную любовь к благотворительности. «Если он ей, бедняжке, так нужен, — пусть забирает. И да будет им счастье, и детей куча! А я, слава богу, еще не в том возрасте, когда поиски нового партнера составляют проблему» — думала я, и добровольно жертвовала любыми мужиками ради больше нуждающихся в них конкуренток. Чаще всего, конкуренток это обижало и благосклонно отдаренные мною территории они бросали в ближайшее же время и отправлялись искать следующие, да те, которые нужно завоевать, а не выклянчить… Так было всегда, и в нашей с Димкой ситуации вышло точно так же. Изменить ход событий в этом смысле я никогда не смогла бы. Появление разлучницы всегда равносильно для меня утверждению, что никаких чувств и не было. Ведь если были, кто б смог разлучить?

НПВ

Девятый день пути. Из Славянска едем в Купянск. В поезде наблюдается массовое улучшение настроений.

Даже Валентин, несносно ворчащий и ратующий за освобождение сортира всякий раз, как я или Ринка собираемся принять душ, сегодня в духе. «Вы, девчонки, как будет остановка, сразу бегите в душевую, а то мадам Зинаида грозится там от меня запрятаться», — сверкает улыбочкой он, потирая ладони и забрасывая длинную челку за спину. Кажется, Зинаида прекратила тиранить его чувства и несколько смягчилась, принимая ухаживания. По крайней мере, за ужином она пригласила его за наш стол: «Валентин, без вас я оказываюсь самой старой в компании. Немедленно смените дислокацию! Пересаживайтесь к нам…»

Остальные же довольны по двум причинам. Во-первых — послезавтра в туре объявляется трехдневный перерыв. Кто хочет — смотается домой. Хотят все, кроме нас с Димкой. Они радуются возможности увидеться с домашними, мы — предстоящему романтическому викенду. С таким столпотворением в поезде встретиться наедине удавалось совсем не часто. На ходу, скомкано, непрочувствованно. Второй повод для общего веселья — небольшое изменение в расписании. Концерт в Славянске мы давали днем, сразу свернулись и тронулись в путь, и вечером должны быть уже в Купянске. А значит, ночь проведем без шатаний буквальных, с шатаниями перенОсными. Ночка ожидается наиприятнейшая.

С Ринкой, Димкой и Шумахером мы уже сговорились завалиться в любой ближайший к стоянке кабак и торжественно отметить первую за весь тур ночь, проведенную на твердой почве.

Пока же, в ожидании станции, мы валяемся в нашем купе, пялимся в окно и перекидываемся репликами. Димка с Шумахером — на верхней полке, я — на своей нижней. Ринка крутится перед зеркалом, то лепя, то снимая накладные ресницы.

— Это уж слишком! — фыркаю я на нее, — Ну совсем Лайза Минели из Кабаре. Брось, там же не предфашистская Германия, там нормальный современный городишка будет. Убери из-под глаз блестки!

— Нормальный, современный и городишко?! — Ринка нарочно мажется еще сильнее, — Нонсенс! Если современный — то город. Если городишко — то отсталый…

Ясное дело, тут же принимаемся спорить, забрасывая друг друга фактами из прошлых городов.

— Горловка — городишко? — спрашиваю.