— Занятно, занятно, — бормотал он. — Иммигрантов выбросить. Пусть мальчишки будут коренными бостонцами. Один из обедневших аристократов, второй из простой, но состоятельной семьи. Фамилии поменять. Хорошая фамилия состоит из четырех слогов. Как минимум из трех, но все равно она длинная. Ридженхардт. Друзья зовут его Ридж.

Он поднял голову, отрываясь от рукописи:

— Кстати, Теодор Грин — это псевдоним или ваше настоящее имя?

— Я так к нему привык, что считаю настоящим, — сказал Кирилл, борясь с непокорным галстуком перед зеркалом. — На родине меня называли иначе. Но это было так давно. В Америке у меня началась новая жизнь, значит, и имя должно быть новым.

— Вы родились в Старом Свете? Ни за что бы не подумал! — воскликнул Уильямс. — В вас нет ничего ирландского, а говорите, как чистокровный англосакс! Признаться, был уверен, что вы откуда-то с Юга.

— Все верно. Я родился на юге. На юге российской империи. Пять лет назад эмигрировал. Всего пять лет… А кажется, что так давно.

— Вы из России прибыли в Нью-Йорк?

— Да. Но не задержался тут. Очень скоро я оказался на Западе, и мне там понравилось больше. Наверно, я не создан для жизни в большом городе.

— Нашим читателям будет интересно узнать о вас как можно больше! Похоже, ваша жизнь сама по себе может стать основой для романа.

— Как и ваша, — он отбросил галстук и поправил воротник сорочки. — Как и любая другая. Я готов, Фил. Едем в ваш клуб.

Пролетка везла их по ярко освещенным улицам. Вечерний Нью-Йорк так же отличался от дневного, как вечернее платье от домашнего халата. Скрылись от глаз переулки, заваленные мусором. Между горящими витринами не были видны провалы подворотен. Нарядная публика прохаживалась под фонарями, блестели пуговицы и бляхи на мундирах полисменов, и только какие-то неясные тени за каждым углом напоминали о том, что в городе живут не только преуспевающие обыватели.

Едва они ступили на тротуар, как перед ними появилась девушка с корзинкой цветов. На вид ей было не больше тринадцати. Большие глаза сверкнули, и Кирилл подумал, что давно не встречал таких красавиц.

Но, к сожалению, она улыбнулась, обнажив выщербленный ряд зубов. И заговорила хриплым голосом сорокалетней проститутки:

— Не дадите ли пенни, мистер?

— Ты получишь больше, если не станешь приставать, — быстро ответил Уильямс и вытянул из ее корзинки две маленькие розы. — Вот тебе доллар, и можешь отправляться домой.

— Вот еще! — с вызовом рассмеялась она. — Вечер только начался, и в этот дом валит столько мужиков, и все покупают розочки. Скоро они пойдут обратно, и уж одного-то я подцеплю. Может, и двух, так вам выйдет дешевле.

Швейцар, стоявший под козырьком на крыльце, спустился к ним:

— Она к вам пристает, мистер Уильямс? Прогнать ее?

— Нет-нет, все в порядке. Никто не может запретить человеку торговать. Особенно, если товар такой красивый.

Он вставил розу в петлицу себе, а потом и Кириллу.

— Вот теперь мы оба выглядим, как члены клуба. Как нам только что сообщила эта юная леди, мы далеко не первые участники сегодняшнего заседания.

Они вошли в просторный холл, наполненный мужчинами в хороших костюмах. И у каждого в петлице алел цветок.

Уильямс радостно хлопнул в ладоши:

— Какая удача! Надо же! Здесь сам Эдди Коэн, ваш будущий редактор!

Навстречу им от бара шел высокий угрюмый человек в черном костюме и белой, до горла застегнутой сорочке. Кирилл подумал, что он скорее похож на священника или полицейского, чем на служителя литературы.