«В твоем возрасте Эфраим уже ходил по этим веткам, как фланелевая тряпка по столу. Когда ставишь ногу, старайся опускать ее мягко и плоско, и дыши только животом, не грудью».

Она набросала еще немного веток, но мне ничего не помогло.

«Ты ходишь, как старая корова, — вздохнула она. — Придется подождать, пока вернется Эфраим».

Левин приходил обедать домой. Он совсем не был похож на фотографию бабушки — всегда бледный и слабый и не умел ходить тихо, потому что волочил ноги.

«Может, эти Левины все такие, — подумал я, — поэтому бабушка и умерла».

Авраам тоже иногда приглашал меня пообедать. Но я не любил у них есть из-за Ривки. Я предпочитал есть у дедушки, хотя дедушка не умел варить ничего, кроме картошки в мундирах. У Авраама, покончив со своей порцией, я выходил из дома и прокрадывался по бетонной дорожке под кухонное окно подслушать, о чем они говорят между собою.

Ури, въедливый и язвительный, уже тогда любил острые ощущения и всегда ухитрялся испортить им аппетит.

— От чего умерла бабушка? — спрашивал он вдруг.

Я буквально слышал, как мрачнеет лицо Авраама.

— От болезни.

— От какой?

— Не морочь голову, Ури!

— А Нира Либерзон говорит, что это была не болезнь.

— Скажи внучкам Либерзона, пусть занимаются неприятностями своей семьи.

Короткое молчание, потом голос Ривки:

— Это все ваш дедушка, перед которым вы все так преклоняетесь, — это он ее убил. А ты что думал?

Я поднялся и заглянул через подоконник. Ривка яростно скребла клеенку, и ее грудь, живот и бедра колыхались под платьем, как будто там ходило целое стадо жировых складок. Мухи садились на пятна варенья, оставшиеся после завтрака. Авраам ел молча. Его сын Иоси подражал отцу. Они оба нагружали вилки, помогая себе куском хлеба.

— В салате мало соуса, мама, — сказал Иоси. Они с отцом любили макать хлеб в соус.

— Ты сначала реши, что ты хочешь — салат или болото, — ответила Ривка.

— Он прав, — заметил Авраам. — Мы любим соус.

— Ну, конечно, и тогда вы переводите на него буханку хлеба. И так уже растолстели, хуже некуда.

— Чего вдруг он ее убил? — спросил Ури, которому спор о салате казался бессмысленным и безнадежным.

— Она таскала на себе блоки льда, а письма этой русской ее добили, — сказала Ривка.

— Я не думаю, что детям в девять лет стоит слушать все эти россказни, — буркнул Авраам, и борозды на его лбу начали ползать.

Я услышал сильные хлопки. Это Иосин сокол резко захлопал крыльями по оконному стеклу, и я торопливо пригнулся и отполз от стены. Этого красного сокола Иоси вынул из гнезда, когда тот был крохотным, вздыбленным комочком белого пуха, яростно шипящим на всех. Первые три месяца Иоси ловил для своего любимца мышей и ящериц, пока соколенок подрастал и его летательные перья утолщались и набирали достаточную силу. За это время он привязался к хозяину, как собака, и всюду ходил за ним по двору, ковыляя и цепляясь за все когтями, так что в конце концов Иоси отнес его на крышу коровника и сбросил в воздух, чтобы он научился летать. Летать сокол действительно научился, но наш двор не покинул. Он то и дело издавал резкие крики, непрерывно звал Иоси, и нельзя было оставить окно открытым, потому что он тут же влетал внутрь и на радостях рвал занавески и сваливал на пол стеклянные вазы. Все его сородичи уже откочевали, и только он один остался в Стране.

«Большая редкость, — говорил Пинес. — Большая редкость. Красный сокол, оставшийся на зиму в Стране Израиля.