Вещь у деда забрали, на что он пригрозил еще раз взять Берлин. Тогда вызвали представителя из Советского консульства, который приехал быстро, выслушал ветерана и заявил полицейскому полковнику, что у гражданина СССР были выкрадены документы, а также билет на поезд и деньги в размере семидесяти марок.

Полицейский полковник все исправно записал в протокол и поинтересовался, зачем русский старик украл аккордеон.

– Не крал я его! – отвечал дед уверенно. – С собою привез! Трофейный!..

– Как докажем? – почувствовал неловкость ситуации консул. – Вот ведь фото…

– А черт его знает! – пожал плечами дед. – Мой аккордеон, и все!.. Я – победитель! Солдат…

Но тут он что то неожиданно вспомнил, зашарил по карманам и вытащил смятый листок.

– Декларация! – воскликнул. – В ней трофей помещен! Записан в декларации инструмент!

Отдали таможенную декларацию полицейскому капитану, тот в свою очередь переводчику из своих, который и подтвердил правдивость слов советского ветерана.

– Он убил моего отца! – заявил немец в форме капитана пехоты, и в глазах его стояли крупные слезы.

– Когда? – насторожился полковник.

– В сорок пятом.

Полицейский облегченно выдохнул. Дело было выиграно.

– Поздравляю, – пожал ветерану руку советский консул, когда они выбрались из темного участка на улицу. – Поздравляю, – и, сев в посольскую машину, отбыл в неизвестном направлении.

– А как же деньги?! Документы?!

Но посольский автомобиль свернул за угол, и дед остался один.

Он не преминул поглядеть вослед немецкой чете фон Зоненштралей, как бредут обескураженные старики рука об руку по улице. Почему то, провожая глазами немецкую семью, радости дед не ощущал.

Он доплелся до гостиницы и узнал от портье, говорящем на ломаном русском, что его, советского гражданина, сегодня выписали из отеля. А сделала это принимающая сторона!

– Ах, Ганс, – дал вслух оценку дед. – Сволочь немецкая! Швайн!

Дед забрал из багажной комнаты фанерный чемоданчик с чистой рубашкой и сменой нижнего белья, вышел из отеля и побрел прямо, пока не придумал, куда сворачивать. Во время ходьбы ему пришлось осознать, что оказался он в безвыходной ситуации. Без денег и документов во вражеском городе…

Первую ночь спал в сквере, на дубовой лавке, подложив под голову футляр с аккордеоном. Долго не мог заснуть, так как мешали забыться соловьи, устроившие наглый ночной концерт. Размышлял о том, что соловей не только «славный русский птах», но также и немецкий.

К утру страшно захотелось облегчить желудок, что дед и сделал, утеревшись кленовым листом. Умыл физиономию в крошечном фонтанчике, из него же и попил. Сразу есть захотел… Вспомнил, что в какой то газете читал, что очень вкусны жареные соловьи! Тогда был возмущен, словно призывали певца Козловского сожрать, а сейчас, когда певуны обнаружились и в неметчине, он так себе и представлял крошечные птичьи тушки, нанизанные на шампуры, пожаренные до хрустящей корочки и капающие жиром.

Но в парке соловьев не жарили, а желудок тем временем все сильнее сводило от голода.

Дед поднял аккордеон, чемоданчик взял в руку и поплелся опять прямо. Те, кто смотрел на него со стороны, видели старого, почти немощного человека, бредущего неизвестно куда. При этом идущий смотрелся чрезвычайно странно – одетый в нелепый черный костюм, в котором и в гроб стыдно. При каждом шаге старика, в такт, вся грудь бряцала медалями и орденами.

«Француз, что ли? – думали некоторые прохожие. – Клошар!»

А дед все шел и шел, пока не очутился на какой то площади. Огляделся и увидел молодого парня волосатика, стоящего, ноги вместе, и раскачивающегося в такт мелодии, издаваемой скрипкой, на которой он играл.