Через месяц сын индийского народа вернулся в Великобританию и задал своему товарищу нескромный вопрос:

– Почему ты с ней не спал?

– Я спал.

– Я имею ввиду, как мужчина с женщиной, – уточнил Мушараф.

Роджер пожал плечами и принялся рассматривать балийский колокольчик семнадцатого века с бронзовой крысой вместо ручки.

– Ты знаешь, – продолжил индус, – она потрясающая женщина! В ней столько темперамента неизрасходованного! Она за неделю потеряла десять килограммов веса!

– Я знал, что ты не подведешь! – отозвался Роджер и позвонил в колокольчик.

– А еще, – Мушараф понизил голос, – а еще она позвонила мне на прошлой неделе и сказала, что беременна…

– Поздравляю!

Костаки почему то испытывал раздражение на Мушарафа, а представив себе Лийне беременной от индуса, и вовсе почувствовал отвращение.

– Ты знаешь, я всегда мечтал о ребенке!

– Она тебе родит, – подтвердил Роджер и протянул Мушарафу колокольчик. – Крысу родит!

Сквозь смуглую кожу на лице индуса проступил румянец.

– Конечно, ты мой товарищ и ты познакомил меня с Лийне, но теперь меня много связывает с ней, так что прошу тебя не ранить мои чувства!

– Хорошо, – согласился Костаки и не прощаясь вышел из магазина.

Они не общались несколько месяцев, пока Мушараф сам не позвонил и не сообщил, что перевез Лийне в Лондон и пять дней назад она разродилась мальчиком.

– Она назвала моего сына твоим именем! Я был против, хотел, чтобы в честь деда, но она настояла! Очень сильная женщина!

После этого сообщения у Костаки долго щипало в носу, и он даже закапал в ноздри капли от простуды…

Мужчины, как и раньше, стали встречаться в магазине Мушарафа, но как ни приглашал индус прийти в гости посмотреть ребенка, Костаки всегда находил причины, чтобы отказаться…

После переезда из Хельсинки в Лондон Роджер лишь через два года навестил мать и нашел ее сильно изменившейся.

– Я работаю в Лондонском симфоническом! – объяснил он причину приезда. – Я живу в съемном доме.

– Почему не в нашем? – спросила Лизбет.

– Каждый человек имеет право на одиночество… Кстати, тебе очень идет быть лысой! – сказал Костаки и подумал, что теперь ее лицо, лишенное обрамления волос, стало точной копией задницы. – Пока!..

– Сколько мне осталось? – спросила она на следующий день у Алекса.

А он подумал, что эта исхудавшая до костей женщина пережила все мыслимые и немыслимые отпущенные ей медициной сроки. Еще он подумал, что есть Бог, который любит эту странную и одинокую женщину, и что он, доктор Вейнер, раб Божий, делает все возможное, чтобы Лизбет жила как можно дольше!..

– Может быть, год, – ответил Алекс, и сам в это не поверил…

* * *

Через неделю после того, как Роджера Костаки уволили из оркестра, он сел в самолет и прилетел в Австрию. Арендовал в аэропорту машину и поехал через всю страну в местечко Ваттенс, к новому месту работы.

«Эти австрияки, пожалуй, и по английски не разговаривают?» – размышлял Костаки в пути, но в первом же придорожном кафе его вкусно накормили и рассказали на хорошем английском все местные новости.

Болтливые, сделал вывод Роджер…

Лишь поздней ночью он добрался до «Swarovski». Несмотря на поздний час, его ждал директор музея, назвавшийся герром Риделем. Он долго говорил о невероятном счастье заполучить к себе столь выдающуюся звезду мировой музыки и о том, что теперь их ждет еще большее процветание! После вступительного слова герр Ридель предложил герру Костаки отужинать в его скромном доме.