Русский с удивлением посмотрел на приближающегося человека и проглотил находящийся во рту творог.

– Вы не узнаете меня? – с вопросом уселся рядом с русским Роджер.

Монах отрицательно покачал головой.

– Мы встречались! На острове Коловец! Вы тогда схимником были!

– Это вы на колоколах играли? – вспомнил русский.

– Вот видите… – Роджер машинально отщипнул от хлеба кусочек и положил в рот. – Невероятно после России встретиться здесь, в Австрии…

– Что же невероятного? – поинтересовался странник, возобновив поедание завтрака.

– Говорят, с вами женщина?

– Кто говорит?

– Герр Ридель… Директор музея… Я работаю в музее музыкантом.

– Для чего в музее музыкант?

– Я играю на треугольнике… Это как бы музыка стекла…

– Незавидна роль игрока на треугольнике! – русский положил в тарелку еще творога и обильно залил его вареньем. – Но кому на роду написано быть солистом, а кому аккомпаниатором! – сказал.

Роджер хотел было разозлиться, но не смог. Он покачал головой и ответил:

– Вы правы… Кому на роду написано быть схимником, а кому туристом!

Колька вдруг захохотал, да так громко, что откликнулась Лаура, прокричав троекратно: «Хайль Гитлер!»

– Герр Ридель сказал, что вы не один прибыли сюда? – продолжал интересоваться Костаки.

– Верно, – согласился русский, отсмеявшись. – Кстати, – встрепенулся Колька, – вдруг вы мне поможете? Вы же ценный музейный работник!..

– Мне герр Ридель говорил, что вы привезли с собою женщину? Стеклянную?..

– Да да! Именно стеклянную! И вы должны посодействовать, чтобы ее устроили в музей!

– Но герр Ридель утверждает, что женщина живая…

– Хотите посмотреть? – предложил странник.

– Отчего же нет…

Они вышли из столовой, и Роджер, шагая вслед за русским, испытывал странное волнение, можно даже сказать, смутное предчувствие, но что предчувствовал Костаки, было неизвестно ему самому.

Русский вставил ключ в замочную скважину, обернулся к Роджеру и спросил:

– Готовы?

Костаки кивнул и ощутил, как с ладоней стекает пот. Схимник толкнул дверь и взмахнул руками:

– Смотрите!

Она лежала на кушетке с гнутым подголовником, и в ее огромных глазах заключалось страдание.

– Это она! – произнес схимник и закрыл за собою дверь.

Когда Роджер увидел ее, то испытал такое чувство, словно в грудь ему залили расплавленный свинец. Ноги его затряслись как от голода, а пот с ладоней потек на ковер ручьем.

Тем временем русский продолжал нахваливать экспонат.

– Уникальной красоты женщина! Редкая болезнь сделала ее кости стеклянными! Одно неосторожное движение – и жизнь можно разбить, словно стекло! Где ей еще место, как не в музее! Живое стекло!

А Костаки все продолжал смотреть на женщину и приходил в огромное смущение от чувств, постепенно завладевающих его душой. Он чуть не заплакал, когда увидел кисть ее руки, выглядывающую из под пледа: тонкую, бледную, с длинными сухими пальцами.

– Ее зовут Миша.

Роджер вздрогнул.

– Да да, – подтвердил странник. – Мужское русское имя.

– Роджер, – назвался музыкант и покраснел. – Костаки…

Она слегка качнула головой и слабо улыбнулась бесцветными губами.

Ее улыбка, будто стрела амура, попала в сердце Роджера и нанесла ему рану. Впрочем, болело сладко…

– Здравствуйте, – прошептал музыкант.

– Ну что, – поинтересовался русский, – будете способствовать, чтобы ее в музей приняли?

– Конечно, конечно!

– А теперь пойдемте пить кофе!

Странник почти вытолкал Роджера из комнаты, но тому показалось, что он успел перехватить взгляд прекрасной девушки, и почудилось ему, что взгляд этот молит о помощи!

Они сидели в баре, и кофе то и дело попадал Роджеру не в то горло.