– Я Фасольянц, – ответил настороженно. Был совсем стариком и, казалось, плохо видел.

– А я Колька Писарев! Помните? В футбол играли? Вы судьей были?!

– Не помню, – пожал плечами армянин. – Про футбол помню, а про вас… Извините. Столько лет прошло.

– Говорили, что вас жена бросила и что вас парализовало потом?..

– Бросила было. И про паралич правда. Несколько лет в Кимрах гадил под себя. А потом она приехала и забрала меня домой. Отогрела. Теперь, видите, хожу…

– Да благословит вас Господь! – перекрестил Колька Фасольянца.

– Спасибо, батюшка, да только атеист я…

Он доплелся до бака, выбросил мусор и пошел обратно, к своей Джульетте. Проходя мимо, прошамкал, что дети выросли, разъехались и внуков не показывают!..

И опять Колька отправился на вокзал и просил со слезами на глазах билет до Курагыза. Но никто даже не слыхивал о такой станции, пока добрые люди не отвели батюшку к начальнику вокзала, а тот залез в компьютер и нашел Курагыз в казахских степях.

Потом кассирша долго выписывала хитрый билет в сопредельное государство, оформила его как льготный, ибо набожной была, и пожелала монаху счастливого пути.

Он предчувствовал это счастье! В сердце его было прощение!.. Все трое суток пути он повторял наяву и в ночи ее имя: «Агаша, Агашенька, Гаша…»

Потом, уже приближаясь к цели путешествия, подумал о дяде Моте, и воспоминание смертного греха сделало его тело тяжелым.

Он стоял на станции Курагыз, а метрах в трехстах маялся состав с зеками. Недавний схимник пошел вдоль вагонов, и, что удивительно, – охрана пропустила его, а собаки не рвали поводков, чтобы перегрызть чужому глотку. Он шел вдоль состава и крестил каждое зарешеченное окно, приговаривая:

– Привет передавайте отцу Никодиму. От Писарева Николая…

– Передадим, – негромко обещали из окон. – Передадим…

Он добрался до конца состава и спросил у железнодорожного рабочего, как отыскать курагызскую больничку.

– Захворали, батюшка?

Колька не ответил, а рабочий, потупив взор, сообщил, что туда через полчаса повезут тела с мертвяками.

– Они вас довезут, батюшка!

– Мертвяки?..

Рабочий заржал…

Его взяли в арбу, из которой торчали две пары ног, ослик тронулся в путь, и Колька подумал, что вот так и его, как этих мертвяков, шестнадцать лет назад везли к нежданному счастью…

Он еще издалека услышал ее заливистый смех, словно птичка Божья пела, в сердце вспыхнуло яростной болью, он потер грудь и потерял сознание…

Она так же улыбалась, так же лучились ее глаза на большом расплывшемся лице. Короткий халат едва прикрывал огромный зад. Опухшие ноги сплошь были испещрены лопнувшими сосудиками. Он лежал на больничной койке и смотрел на нее.

– Ты меня помнишь? – спросил.

– Ага, – ответила женщина.

– Это я, твой любовник!

– Ага…

В ней не было разума, зато Господь держал ее под руку, дав на всю жизнь лучистые глаза и бесконечную улыбку.

Потом он поднялся с кровати и вышел в степь. А там старик казах на деревянной чурке сидит, папиросу курит.

– Майор Ашрапов? – спросил Колька.

Старик даже не посмотрел в его сторону.

– Был майор, – ответил. – Пэнсия у менэ сейчас…

– Я когда то бывал здесь… Вы меня еще заставили километров двадцать бежать!..

– Скотинэ! – ругнулся старик. – Таких, как ты, много было! И возвращалось русский много сюдэ, но никто не женитсэ на ней! Ты тоже не женитсэ?

Старик Ашрапов взглянул с надеждой на пришлого, а когда тот развел руками и опустил голову, повторил:

– Скотинэ!

– Прости, старик!

– Надо было тебэ яд дать, а не лекарствэ, чтобы сэрдцэ твой умер!

– Прости, старик!.