– Чего, тетка, – спросил малый, – переширялась?

Она виновато улыбнулась в ответ.

Похоже, что малый сам был после дозы, а оттого веселый. Это его и отличало от Роджера. Тот не был веселым никогда.

– А хочешь, тетка, я тебя трахну? – спросил малый, любящий в этот момент весь мир. – Поди, лет десять тебя никто не трахал.

– Больше двадцати пяти, – ответила Лизбет.

– Да как же ты выжила? – изумился парень.

Она пожала плечами.

– Как то…

– Так хочешь?

И вдруг неожиданно для себя она ответила: «Давай», – и полезла в палатку. Внутри парень уже не был таким веселым, тем не менее он ухватил Лизбет за зад и принялся расстегивать молнию на своих джинсах.

А она представила, как ею овладевает сын. Тотчас желудок ответил спазмом, и ее чуть не вытошнило здесь же.

– Ты прости меня! – оттолкнула Лизбет парня. – Не смогу я!

– А мне как быть? – вскинулся малый. – У меня прибор наизготовку!

– Прости! – Она вытащила из сумки все, какие были, деньги и сунула ему. – Пойди, найди какую нибудь красивую девчонку и пригласи ее куда нибудь. Зачем я тебе, старуха? Я скоро умру!..

Он взял из ее руки деньги, сказал напоследок: «Прощай, бейби», – и со спущенными штанами вылез из палатки.

Лизбет легла на надувную подушку и подумала о сыне. Подумала самую малость, а слезы на глаза пришли.

На следующий день она заперла «Харлей» в гараж, надела вместо кожаной куртки старомодную кофту и на такси приехала в клинику. Сегодня, впрочем, как и всегда, она стоически переносила процедуру химиотерапии.

– Гениальная женщина! – восхищался доктор Вейнер…

* * *

К концу их совместного существования Лийне завяла, словно перележалая дыня. Девять лет она не знала мужчины, а оттого что то нарушилось в ее организме, она стала безразличной почти ко всему, кроме еды.

Иногда Роджер просыпался среди ночи и наблюдал у открытого холодильника женщину, пожирающую сервелат прямо от батона. Холодный свет морозильника падал на ее большое обнаженное тело, и Костаки про себя отмечал, что огромные груди финки стали еще более огромными, только теперь не смотрели сосками в небо, а мертвыми глазами свисали к пупку, как охотничьи трофеи.

«Бр р р», – ежился Роджер, наблюдая, как в глотке Лийне вслед за сервелатом исчезают вчерашние спагетти с маринованными огурцами.

Она могла выпить до трех литров молока за один присест.

Роджер одновременно и боялся ее, и восторгался!

– Тебе надо выступать на конкурсах «Кто больше съест»! – предлагал он. – Имеешь шанс!

– Ты так думаешь? – вяло отзывалась Лийне.

– Определенно! Ты знаешь, я уезжаю…

– Куда? – поинтересовалась она, запуская указательный палец в банку с малиновым джемом.

– В Лондон.

– Надолго?

– Навсегда. Меня пригласили в Национальный оркестр. Это большая честь!

Она громко отрыгнула.

– Бросаешь, значит?

– Я же тебя никогда не любил!..

– Ты очень жестокий человек! – из ее глаз вытекли две огромные слезины и скатились в мороженое. – Ты превратил меня в корову, у которой нет молока. Она все жрет, а молока все нет! Вот дура, не понимает, что сначала необходимо отелиться, а потом и молочко появится!

– Посмотри на себя в зеркало! – разозлился Костаки. – Ты хочешь, чтобы твой ребенок походил на тебя?

Она завыла от ненависти к нему и к себе.