– Да да… Я не был фашистом! – вскинулся доктор. – Я был армейским врачом!

– Что вы так нервничаете, как будто я вас убивать собираюсь?

– Я не нервничаю вовсе! Я вспоминаю… Так вот, – сказал самую суть доктор Кальт. – У Миши редкая болезнь. В народе ее называют стеклянной.

– Я не знаток в медицине…

– Это когда в костях нет кальция, и они ломаются, как спички! Как вы еще ее всю не переломали!

Доктор уселся в кресло, как у себя дома, то и дело бросая на Кольку злобные взгляды.

– Как же это она решилась? – рассуждал он. – Ведь знала, что может запросто погибнуть!.. Столько молодых людей из богатых семей стояли перед ней на коленях!.. Кстати, вы стояли, беззубый любовник?

– Нет, – признался Колька, прикрывая рот рукой.

– Надо полагать, что вы и не богач?

– Я богат любовью! Во мне ее столько, что хватит на вечность!

И здесь злобный старикашка нанес русскому тяжелейший удар.

– Я верю, что вы будете любить ее вечность!.. Но вам придется любить только ее душу, телом можете любоваться как художник, в остальном же – полный запрет! Навсегда!.. Второго раза она не выдержит!.. Кстати, вы – художник?

Он ухаживал за ней два месяца, пока кости не срослись. Выносил утку, обтирал тело влажными полотенцами, сам готовил нехитрую пищу, но при этом молчал.

Она жалобно просила, чтобы русский поговорил с ней, но он стоически продолжал молчать. Она плакала и обещала, что непременно сойдет с ума, если Колька хотя бы одного слова не скажет! А он молчал, только чернел день ото дня лицом. С ней случались истерики, и тогда она проклинала его, называя убийцей прадеда, русской свиньей! Случались ругательства и посильней, но он по прежнему был рыбой, и тогда она просила простить ее и просто пожалеть!.. Он промолчал два месяца… А когда с нее сняли гипс и она, еще слабая, лежала на простыне совершенно обнаженная и прекрасная, а он лицезрел эту муку мученическую, вот тогда он, густо сглотнув, сказал:

– Я отвезу тебя в дивный мир, где ценят стекло лишь за то, что оно прекрасно и услаждает только взор!

Колька взял на плечи трофейный аккордеон и сыграл гимн Советского Союза. Сыграл фальшиво, так как культя обрубленного пальца не доставала до клавиш.

А потом он взял в аренду автомобиль, «мерседес авант», расплатившись ее кредитной карточкой, поднял девушку на руки и положил на просторное заднее сиденье.

– Я отвезу тебя в музей «Swarovski»! – сказал он и нажал педаль газа.

8

Роджер играл самозабвенно. И зрительный зал, и оркестранты во главе с Мишей – все перестало для него существовать. У Костаки далее поднялась температура, кожа лица покраснела, скрывая прыщи, он выхватывал из чехлов палочки, словно заправский фокусник, и играл, играл…

Время летело стремительно, переворачивались страницы партитур, отсчитывались цифры, и наконец глаз Роджера заскользил к тридцать девятой, где с третьего по седьмой такт стоял значок легато.

– Ха ха! – в голос рассмеялся Костаки, выдернул с пояса палочку по имени Фаллос и со счастьем в душе сыграл вместо легато – стаккато. После этого он тотчас поднял глаза на Мишу, встретил его ненавидящие зрачки и испытал потрясающее удовлетворение.

Далее он вновь погрузился в музицирование, пока Миша не взметнул к небу руки, потрясая ими в ознаменование финального апофеоза…

За кулисами Роджер сразу заметил, что дирижера трясет от злости. Над почти лысым черепом вознеслись седые волоски, а стекла очков запотели, будто Миша только что побывал в финской парной.

– Зайдите ко мне! – почти прошептал дирижер.