— Я, ваше высокоблагородіе, испорченъ. Меня теща покойница испортила, умирая заклятіе не сняла — и вотъ я мученикъ. Не пью — и не надо. Но разъ въ годъ, передъ зимнимъ Николой, начинаетъ меня сосать подъ сердцемъ и просить водки. И ужъ тутъ меня запирай… — разсказывалъ егерь. — Своей воли не имѣю, но ежели взаперти выдержать день десять — спасенъ. Ругаться буду, просить, умолять, чтобы вина дали, но не дадутъ — спасенъ. Третьяго года меня такъ хранили и все обошлось благополучно, а вотъ въ прошломъ году не доглядѣли — и я все съ себя спустилъ. Двѣ недѣли безъ просыпу… А потомъ какъ начало отворачивать и видѣнія начались. Больше мѣсяца я прохворалъ и голъ какъ соколъ остался.

— Неужели это болѣзнь? — спросилъ охотникъ, уписывая за обѣ щеки бутерброды. — Мнѣ кажется, это недостатокъ характера.

— Болѣзнь-съ, ваше благородіе. Во мнѣ жаба сидитъ. Она и сосетъ и проситъ проклятаго винища.

— Ну, полно, что ты!

— Хотите вѣрьте, хотите не вѣрьте, а я ужъ седьмой десятокъ лѣтъ живу. Мнѣ врать не приходится.

— Ты хоть съѣшь что-нибудь, — предложилъ егерю охотникъ.

— Икорки съ булочкой позвольте. Икру обожаю.

Охотникъ далъ ему бутербродъ съ икрой. Егерь ѣлъ.

— Все-то у васъ новое, все-то у васъ хорошее, — любовался онъ на костюмъ охотника и на охотничьи принадлежности.

— Да… Слишкомъ восемьсотъ рублей мнѣ стоило обрядить себя охотникомъ, — сказалъ охотникъ. — Какъ докторъ посовѣтовалъ заняться охотой, такъ я сейчасъ все себѣ и пріобрѣлъ.

— Много денегъ, много… — покачалъ головой егерь.

— Ты мнѣ потомъ покажи какое-нибудь болотце на обратномъ пути. Мнѣ хочется по немъ пройти, чтобы сапоги охотничьи замочить. Надо ихъ попробовать въ водѣ.

— Это, ваша милость, сколько угодно, — далъ отвѣтъ егерь.

Охотникъ ѣлъ.

III.

— Ѣшь, Холодновъ, ѣшь. Хочешь итальянской ветчины? Прелестная вещь, — предлагалъ охотникъ егерю. — Жаль только, что тебѣ водки нельзя пить. А водка — отличная. Она аппетитъ придаетъ.

— Ветчинки позвольте, — отвѣчалъ егерь. — Люблю я эту ветчину. Медвѣжій окорокъ она напоминаетъ.

— А ты ѣлъ медвѣжину?

— Я-то? Гм… А вы спросите, чего я не ѣлъ. Я всѣ господскія закуски знаю. Весь вѣкъ съ казачковъ около господъ, да чтобы не ѣсть! А что насчетъ медвѣжины, то у моего стараго барина, господина Расколова, эта медвѣжатина-то ее переводилась. До сотни медвѣдей онъ въ тридцать-то лѣтъ уложилъ, дай Богъ ему царство небесное. Какъ медвѣдя, бывало, обойдемъ — сейчасъ гостей созывать на охоту. Ну, и пріѣдутъ сейчасъ охотники. Пріѣдутъ изъ уѣзда господа помѣщики, пріѣдутъ изъ Питера. Да не какіе-нибудь охотники изъ купцовъ или еще хуже изъ приказчиковъ, какъ вонъ къ намъ въ охотничій домъ ѣздятъ.

— Однако, какъ ты золъ на купцовъ да на приказчиковъ… — перебилъ егеря охотникъ.

— Не дѣло имъ, ваша милость, охотой заниматься. Охота — занятіе барственное. А коли ты купецъ или приказчикъ — ты и торгуй въ лавкѣ. Вотъ твое положеніе… а не охотой заниматься. Такъ вотъ я и говорю… Какъ медвѣдя обойдемъ — наѣдутъ гости, и все въ генеральскомъ чинѣ. Опять-же князья, графы… Вотъ эдакимъ господамъ служить пріятно. На охоту выѣдемъ и кухня съ нами. Повара ножами стучатъ, лакеи бѣгаютъ, пробки хлопаютъ — весело. Ну, и уложутъ медвѣдя. Уложутъ — пиръ горой. Гости дня три-четыре живутъ и все пиры, пиры. Хлѣбосолъ былъ, царство небесное — ой, какой хлѣбосолъ! Теперь такихъ и не осталось.