— А собаки? Куда собаки дѣлись? — допрашивалъ охотникъ.

— Собакъ и не переписывали. Приставъ говоритъ: что ихъ переписывать? Переписывать, такъ вѣдь кормить надо. Кредиторы тоже пренебрегли. Ну, ихъ, говорятъ… Началъ я этихъ собакъ кормить… Годъ кормилъ, но ужъ не подъ силу. Говорю приказчику — какъ тутъ бытъ… «Давай, говоритъ, продадимъ ихъ…» Ну, и продали… Да что продали! Какъ? Собака сто цѣлковыхъ стоитъ — за десять шла. На кормъ не выручили, право-слово не выручили! Видали моихъ Чурку и Забѣгая? Вотъ это изъ господина Расколова породы щенки. Діанка была его любимая собака… То-есть ахъ какая собака! Цѣны нѣтъ! Вотъ мои-то отъ нея щенки. Долго она у меня жила, но потомъ ей бревнами задъ отдавили. Стали бревна съ возовъ сваливать — она тутъ вертится — ну, и отдавили. Чахнуть, да чахнуть, заднія ноги еле волочитъ — и подохла.

Охотникъ взглянулъ на часы и встрепенулся.

— Фу, фу, фу, какъ я засидѣлся! — воскликнулъ онъ, вставая. — Пора и къ поѣзду торопиться… Собирай-ка все да пойдемъ, — обратился онъ къ егерю.

— А вѣдь вы хотѣли на деревнѣ еще грибовъ купить…

— Да, да… Ты мнѣ разыщи. Бѣлыхъ грибовъ, потомъ черники. Нельзя домой къ женѣ безъ гостинца явиться.

— Грибы да чернику разыскивать, такъ къ этому поѣзду не успѣете. Оставайтесь до слѣдующаго.

— А что ты думаешь? Пожалуй, что и останусь. Поѣлъ я теперь съ аппетитомъ и хочется мнѣ на боковую. Всхрапну въ охотничьемъ домѣ часочекъ, другой, а ты тѣмъ временемъ грибовъ и черники отыщешь.

— Раковъ еще хотѣли, — напомнилъ егерь.

— Да, да… Раковъ… Ну, пойдемъ. Красотка! Фью! — свистнулъ охотникъ, направляясь въ путь и прибавилъ:- Вѣдь вотъ много-ли ходилъ, а усталъ ужасъ какъ… Охо-хо… — зѣвнулъ онъ.

— Двустволку будете разряжать?

— Послѣ… Ужасная лѣнь. Я даже-бы здѣсь въ лѣсу прилегъ и соснулъ, ежели-бы не боялся сырости… Веди меня, впрочемъ, на болото. Я хочу сапоги замочить. Новые сапоги… Надо ихъ попробовать… Какъ они… Думаю, что не должны промокать. Этотъ мастеръ славится охотничьей обувью…

Егеръ шелъ. Охотникъ двигался за нимъ сзади.

Перепела

Изъ ольховой заросли на дорогу, ведущую по топкому мѣсту и сплошь изрытую колесами вышли егерь Холодновъ и охотникъ, коренастый маленькій человѣкъ съ подстриженной бородкой, въ порыжѣлой пиджачной парочкѣ и обыкновенной городской фуражкѣ, которую такъ любятъ петербургскіе дворники и мелкіе приказчики. Охотникъ былъ весь въ грязи. Сапоги, затянутые выше колѣнъ ремнями, были мокры и къ нимъ прилипли цѣлые комки болотнаго ила. Разумѣется, у пояса неизбѣжная фляжка. Черезъ плечо на зеленой тесьмѣ двустволка хорошая и у пустаго яхташа дикая утка, привѣшанная за ноги. И егерь, и охотникъ были съ раскраснѣвшими лицами и отирали потъ платками. Охотникъ особенно усердно утюжилъ себѣ платкомъ и лицо, и щею на затылкѣ и подъ бородой. Бѣжала собака, обнюхивая кочки. Охотникъ говорилъ:

— Намучились на сто рублей, а дичи и на двугривенный не несемъ.

— Утку убили, ваша милость, такъ чего-жъ вамъ еще! — отвѣчалъ егерь.

— Что утку! Эту утку по настоящему и ѣсть-то нельзя. Отъ нея рыбой пахнетъ.

— Въ квасу настоящимъ манеромъ вымочить, такъ все-таки жаркое. Суховато будетъ, но ѣсть можно.

— Этой утки намъ и не попахнетъ. У меня ceмейство-то самъ-шесть. Жена, мать старуха, трое ребятишекъ.

— Вторая-бы утка была, да вотъ собака-то ваша…

— Да, да… Воды, подлая, страсть какъ боится.