— Нет, — решительно сказала мама, — тебе, должно быть, что-то показалось. Петрусь Иваныч такой... джентльмен, а рядом была его жена. Нет, выбрось все из головы — тебе, конечно, показалось!

Тут Володя грубовато сказал Иринке:

— Ладно, Тролль, иди к себе. Завтра обо всем поговорим, а теперь уж спать пора. Ключ не потеряла?

Было видно, что девочка обиделась. Она тут же поднялась и сказала довольно резко, направляясь к двери:

— Не беспокойся, еще не потеряла! — и, не прощаясь, скрылась за дверью.

— Ну и зачем ты обидел девочку? — со вздохом спросила мама, но Володя ответил ей не сразу, вначале посопел, быстро осознав, что напрасно нахамил Иринке.

— А чего она... про взгляды директорские тут болтала и все спрашивала? А хоть бы и встречались вы, так ей какое дело?

Но мама только взъерошила Володины волосы и ласково сказала:

— Ложись-ка ты спать, защитник материнской чести. Привидений-то не боишься?

— Нет, не боюсь, — буркнул Володя, — и даже очень хочу повстречаться... с Рыцарем с железным клювом.

— Ну-ну, во сне увидишься. Спокойной ночи.

Володя забрался в холодную постель, где накрахмаленные пододеяльник и простыня были твердыми, как жесть, и страшно хрустели. Закрыл глаза. Вскоре легла и мама. Поворочалась, и минут через десять послышалось ее ровное дыхание, что подсказало Володе: мама спит. Но мальчику не спалось.

Все, что увидел и услышал он за последние часы, впилось в него острой занозой, выковырять которую было теперь не так-то просто. Понятно, что глубже всего залез в Володю рассказ о замурованном рыцаре, о находке археологов и о том, что по замку до сих пор бродит привидение, облаченное в рыцарские латы. Володя попеременно представлял в своем воображении то молодого князя Андрея, убитого своим братом и посаженного за стол с яствами в доспехе, то ужас людей, проломивших стену зала и увидевших за столом сидящего рыцаря, покрытого легкой паутинкой, то призрак, прозрачный, бестелесный, двигающийся по галереям замка неслышно, в развевающемся плаще, со шлемом с ужасным птичьим клювом.

Воображая все эти картины, Володя ощущал чувство леденящего страха, виток за витком опутывающего его по рукам и ногам невидимыми, но крепкими веревками, разорвать которые мальчик был не в силах. И Володя вновь начинал ненавидеть себя за то, что страх, как он ни сражался с ним, каких бы успехов в борьбе с этим чувством ни достигал, все еще жил в нем, рождаясь вновь и вновь, будто кто-то незаметно бросал в него семена страха, неожиданно прораставшие густыми, богатыми всходами.

Нет, нужно было что-то предпринять уже сейчас, чтобы заглушить этот надуманный, глупый страх, и Володя поднялся. На цыпочках, боясь разбудить маму, подошел к стрельчатому окну-амбразуре. По словам Петруся Иваныча, окно выходило на реку и лес, но сейчас трудно было проверить это — было уже далеко за полночь, а луна пряталась за облаками, поэтому Володе казалось, что он смотрит в черную адскую бездну. Ему стало не по себе и захотелось поскорее отойти от окна.

Зато явилась другая мысль, и Володя, надев тапочки и взяв со стола ключ от двери, тихонько пошел ко входу в номер, очень осторожно повернул ключ в замке, и дверь отворилась. Вначале Володя просунул в коридор одну лишь голову и осмотрелся. А в коридоре все было по-прежнему — все та же тишина, тусклый свет ламп, серпы алебард, поблескивавших на стенах, начало галереи, уводящей в лабиринты замка.

И пасть галереи, полутемной и зовущей, вдруг потянула Володю к себе. Ему захотелось заглянуть в нее именно теперь, когда весь замок спал, когда здесь царствовало время пробуждения потусторонних сил, неизведанных и непонятных, страшных своей таинственностью, но каких-то притягательных и долгожданных.

И Володя пошел по коридору, где располагались входы в гостиничные номера, к галерее, заглянул в ее полутемное чрево, очень желая увидеть там нечто необыкновенное, может быть, даже тень замурованного рыцаря.