– У себя на площадке под стеной я не видел, что творилось в долине, – начал Имад, не ожидая дополнительного приглашения к рассказу. – Раздался грохот, и я решил, что время лезть в замок. Взобрался…

    – Кто был наверху?

    – Люди, обычные люди, – Имад облизал губы. – Воины. Они прятались за зубцами и смотрели вниз. Одеты по-сарацински…

    Саладин удивленно поднял бровь.

    – Они видели тебя?

    – Те, что стояли неподалеку, оглянулись. Они… – Имад замялся.

    – Что?

    – Я узнал их. Это мой евнух Ярукташ, попавший франкам в плен в Масличном ущелье и раб-лекарь, отпущенный мной на волю и уехавший из Эль-Кудса вместе с Зародьяром.

    – За что ты явил пленнику милость?

    – Он спас от смерти мою жену и помог появиться на свет моему сыну. Первенцу. Он хороший лекарь, Ярукташ жалел, что я отпустил его.

    – Они узнали тебя?

    – Не знаю. Они достали сабли и двинулись ко мне. Я бросил взгляд в долину, чтобы понять, как близко подошли мамлюки, но увидел другое… После чего скользнул меж зубцов и по веревке спустился вниз. Прости, Несравненный!

    – Ты поступил правильно. Смерть воина Аллаха должна служить делу Всевышнего. Расточать жизни правоверных понапрасну – грех!

    Имад поклонился.

    – Этот… Евнух, – спросил Саладин. – Считаешь, предал веру?

    – Не знаю, господин. В юности он был многобожником, но потом родители продали его правоверным, которые его обратили. Мой отец купил его уже верующим в Аллаха. Я подозревал, что он не ревностен в истинной вере, но сомневаюсь, чтоб он был привязан к какой-то иной.

    – В Масличном ущелье он сражался с Зародьяром насмерть, как истинный правоверный! Потерял почти всех своих воинов и сам попал в плен. Я желал бы, что все мои сотники так стояли за веру. Ты несправедлив к Ярукташу, Имад!

    – Прости, Несравненный, но я никогда не видел Ярукташа в битве. Он умный, проницательный, распорядительный и хитрый человек. Замечательный управитель. Мой покойный отец (мир праху его!) ценил его за это и передал мне его по наследству. Евнух управлял хозяйством освобожденного от многобожников Эль-Кудса, и сумел быстро наладить жизнь в городе, вернуть жителей, наладить сбор подати. Эмиром был я, но управлял он. Я воин, Несравненный, и не умею править городами. Я готов отдать жизнь за моего султана, но не смогу быть его визирем.

    – Ты не будешь им. Иди к своей сотне! – велел его Саладин. – Сделай так, чтоб сердца воинов пылали такой же отвагой, как твое…

    Оставшись вдвоем с братом, султан некоторое время молчал, думая. Затем поднял взор на Аль-Адила.

    – Этот гром уничтожил все наши щиты и лестницы?

    – Они разлетелись в щепу! То, что подобрали, годится только для костра.

    – Сколько погибло мамлюков?

    – Ни одного. Тех, кто стоял поближе, покалечило разлетевшимися щепками и камнями, но живы все. Когда войско металось по полю, кони затоптали шестерых.

    – Скажи! – медленно произнес Саладин, – если б в замке был ты, а у тебя – гром, способный разметать в щепу огромные деревянные щиты из толстых досок и тяжелые лестницы.