мои столько пугают их...

Генерал-лейтенант Пётр Петрович Коновницын был назначен дежурным генералом всех армий 4 сентября 1812 года. Кутузов поставил перед ним задачу ответственную и трудную — привести войска, расстроенные при Бородине, в боевую готовность. Известный своей неутомимостью в выполнении поручений начальства, Коновницын спал теперь не более трёх часов в сутки, ел и пил в седле и заставлял также работать всех своих подчинённых. Надежду, поступившую в группу ординарцев, он узнал и приветствовал словами: «А, старый знакомый! Теперь поездишь по здешним дорогам. Дел у нас масса...»

Красная Пахра была деревней большой, в ней имелось немало домов, удобных для постоя. Но генералов, полковников, подполковников, майоров и других чиновников от 6-го класса и выше, обретающихся при Главной квартире в эти дни, было гораздо больше. Потому ординарцам — обер-офицерам для жилья дали в поместье Салтыкова только дощатый сарай, который не отапливался.

Несколько лавок вдоль стен, колченогие табуретки и некрашеный стол посредине составляли все его убранство. Ещё на столе ставили ведёрный самовар, который регулярно нагревали. Вернувшись из поездки с поручением, каждый ординарец мог получить здесь кусок хлеба и кружку горячего чая. Это был единственный способ хоть как-то согреться.

На холод и полуголодное существование Надежда бы не обратила внимания, если б не контузия. Нога снова стала болеть, и очень сильно. По утрам она с трудом вставала. Ступня, голень, колено, бедро отекали, теряли подвижность.

Фельдмаршал не забыл о своём необычном ординарце. Через пять дней он вызвал поручика Александрова к себе.

   — Как твоя служба в штабе? Отдохнул ли ты?

   — На отдых тут, ваше сиятельство, я и не рассчитывал. А служба обычная. Поскачи, отвези, объясни, посмотри, передай, догони...

   — Что-то ты бледен, друг мой. — Кутузов посмотрел на неё внимательно.

   — Контузия донимает. С ногой плохо, и это самое печальное для меня. — Надежда вздохнула.

   — Вот что, Александров. Поезжай-ка ты домой на лечение.

   — Нет-нет, ваше сиятельство! — испугалась она. — Теперь никто не покидает армию...

   — Ошибаешься. — Князь подошёл к столу, взял какую-то бумагу с длинным списком фамилий и чинов, помахал ею в воздухе. — Здесь — двадцать семь господ офицеров. Молодцы как на подбор. А все больны. Горячка, лихорадка, ломота в костях, слабость всех членов...

   — Но армия скоро пойдёт в поход.

   — Скоро или нет, пока не знаю. Однако лучше ли будет, если в том же походе ты упадёшь с лошади от своей контузии и тебя заберут в лазарет?

   — Только не это! Знаю я наших медиков. Сразу раздевают и начинают слушать лёгкие и сердце. Хотя у человека болит нога.

   — Ну то-то! — Кутузов улыбнулся, его позабавила её горячность. — Вернёшься в армию в декабре и снова будешь у меня. Француз ещё силён. Сразимся с ним у Немана, у Вислы. Париж тебе не обещаю, не стал бы я ходить туда с войском. Но Варшава, Берлин — вот где попразднуем! Бывал там?

   — Нет. А по-польски говорю...

   — О, польки! — Фельдмаршал щёлкнул пальцами. — Знаешь, польки — это настоящие...

   — Ваше сиятельство, с польками вы разберётесь без меня!

   — Прости, друг мой. — Он смутился. — Я увлёкся своими воспоминаниями...

Старший адъютант Кутузова майор Скобелев 16 сентября 1812 года выдал поручику Литовского уланского полка Александрову из экстраординарной суммы, которой главнокомандующий распоряжался по своему усмотрению, сто пятьдесят рублей для поездки по делам службы, как было написано в приказе, до Сарапула и обратно.