Но в один из ноябрьских дней, стоя на берегу Камы, скованной льдом, она увидела начало метели. Мгновенно небо почернело, у ног её закрутилась позёмка, ветер с завыванием ударил в лицо. Совершенно ясно и отчётливо Надежда услышала вдруг голос сына. Он звал её. Ещё какое-то слово разобрала она в гуле приближающейся бури: то ли «иду», то ли «уйду».

Осыпанная снегом, добралась она до старого их дома на Владимирской улице и вечером сказала отцу, что завтра уезжает. Он переполошился: «Куда? Зачем? Ведь отпуск у тебя до декабря...»

   — Поеду в Санкт-Петербург, любезный батюшка. Хочу повидать Ваню. Скучаю по нему, сил нет. Сердце изболелось... — Надежда решила пока не говорить ему о мистическом своём видении, чтобы не напугать старого человека.

Однако Николай Васильевич Дуров, увидев племянницу на пороге своей квартиры на Сенной площади, нисколько не удивился. Он был суеверным, верил в приметы, сны и мощь колдовского зелья. Он только мрачно сказал Надежде, что две недели назад отправил в Сарапул письмо о происшествии с Ваней и с тех пор в утренних молитвах просил Господа Бога послать родственников ему на помощь.

   — Что случилось, дядя? — Надежда, не чуя под собою ног, опустилась на сундук, стоявший в прихожей.

   — Твой сын убежал из Военно-сиротского дома.

   — Как это убежал? Куда?

   — На войну убежал. Куда же ещё...

   — Боже мой! — Она швырнула свою строевую шапку в угол. — Планида, что ли, у нас, у Дуровых, такая?! Беглецы мы...

   — Вот-вот, — произнёс дядя сурово. — Сама подумай, каково твоему отцу было, когда ты из дома на Алкиде ускакала...

   — Постойте, а откуда вы знаете, что он убежал на войну? Может, он вообще... просто потерялся?

   — Поймали их.

   — Кого «их»? Дядя, не томите, рассказывайте все!

Пока Надежда снимала шинель, расстёгивала портупею с саблей, Николай Васильевич поведал о том, как несколько воспитанников Императорского военно-сиротского дома решили убежать в армию, записаться барабанщиками в пехотные полки и сражаться с французами. Собрав сухарей, они действительно ушли из Петербурга, но через четыре дня их обнаружили на станции Бологое. Тем временем Ваня и его лучший друг Филипп провалились в какой-то ручей и заболели, потому что с мокрыми ногами...

   — Всё ясно! — Надежда перебила дядю Николая. — Где он сейчас?

   — Неужели ты думаешь, будто я своего двоюродного внука в их холодном лазарете оставлю? — Дуров-младший посмотрел на неё с укоризной. — Здесь Ваня, у меня. Лукерья за ним ухаживает.

   — Здесь?! — Она вскочила на ноги.

   — Да. — Он кивнул головой. — Хочешь его прямо сейчас видеть или снова переодеваться будешь?

Тайная горечь прозвучала в этих словах, и Надежда в глубине души согласилась с ней. Её мальчик мог погибнуть. Она приехала к нему, услышав таинственный зов через тысячевёрстную даль. Немедленно она должна быть с ним. Нет у неё теперь ни времени, ни сил на притворство в ателье мадам Дамьен. Нет, и всё тут!

   — Да, дядя, сейчас! — Зачем-то она пробежала пальцами по пуговицам своего мундира, застёгнутого по-зимнему, лацканом на лацкан, поправила перевязь с лядункой, китиш-витиш.

   — А не боишься? — спросил её Николай Васильевич.

   — Чего?

   — Что испугается и не узнает он тебя.