Работа с партнерами. С ними ведь, наверное, говорить придется.

    Ну вот чем я ей, скажите, не угодил в качестве дармоеда? Знал свое место на коврике, сцен ревности не устраивал, безропотно и благодарно жрал, что дают, выслушивал претензии…

    Ах, какие были претензии!

    – Да что ты за мужик? Ты даже футбол по телевизору не смотришь!

    Ничего себе обвинение, а? Или так:

    – Ты же презираешь людей! Ты любишь человечество в целом, а нас, отдельных людей, презираешь!..

    Грамотная… В Достоевского заглядывала.

    – Ева! Да я человечество терпеть не могу!

    – В том-то и дело! Человечество в целом любить просто, а вот нас, отдельных людей…

    – Ева? Я ненавижу человечество!

    – Но ты же не с человечеством, ты с людьми живешь… Со мной, черт возьми!

    Нет, не докричишься. Не слышит. Придумала себе меня и со мной придуманным разговаривает. Точнее даже не так: вбила в голову, что все мужики одинаковы, а стало быть, и управляться с ними надо одинаково.

    Кто же тогда, спрашивается, любит мужичество в целом, а нас, отдельных мужиков, презирает?

    Будь у нас дети – по струнке бы ходили. Но Ева бесплодна. Теща нас когда-то даже разводить собиралась – полагала, будто дело во мне. Страшно вспомнить, сколько было наездов, пока не пошли и не проверились. Может, потому Артамоновна меня и не бросает. Неположено бездетной. Бездетной положено за мужика цепляться.

    И ведь свято уверена, что, воспитай она из меня делового человека, стану такой же, как был, только деловой. Просто не видела себя со стороны, когда сама в бизнес врастала. Полностью характер изменился, на сто восемьдесят градусов. Даже Эдит Назаровна прижухла. Раньше, бывало, на дочку покрикивала, теперь – ни-ни…

    Я поднял глаза и обнаружил, что ноги вынесли меня к соседнему корпусу. Так называемая вторая хирургия. Хотя имелись там и другие отделения. Мазнув рассеянным взглядом по многочисленным табличкам, я двинулся было дальше, как вдруг замер и обернулся.

    «„AUTO-700“. 2-й этаж».

    Вот оно! Стало быть, не мерещилось…

    И упаковка, главное, при себе.

    * * *

    Поплутав по второму этажу, я набрел на нужную дверь. После некоторого колебания постучал и, услышав гортанное «Да?..», вошел.

    Кабинет был невелик. Должно быть, арендующая его фирма платила за каждый квадратный сантиметр пола. У окна стоял письменный стол, за которым сидела этакая глыба в белом халате. С виду моджахед моджахедом. Тяжеленные веки, неподвижное лицо ордынского хана. К нагрудному карману халата прицеплен бейджик, где было оттиснуто: «Олжас Умерович», – и невероятно длинная фамилия, оканчивающаяся на «…гельдыев». Ниже значилось емко и коротко: «Оператор».

    Больше всего из прочитанного мне понравилось отчество.

    Еще в кабинете имелся стеллаж и почему-то стоматологическое кресло. Правда, без бормашины, что уже радовало.

    Иных приспособлений для сидения не наблюдалось.

    Огромный Олжас Умерович встретил меня радушно. Даже из-за стола поднялся.

    – Прошу, – указал он прямиком на кресло.

    – Спасибо, – поблагодарил я и остался стоять.

    – Слушаю вас.

    – Вот, – сказал я, бережно вынимая коробку из пакета.