– Как ты его освоил?

    – Ну вот… хожу улыбаюсь…

    – Дай сюда, – приказал кочевник в белом халате.

    Я послушно полез под пижаму, вынул из футляра на поясе металлическую коробочку и подал. Олжас Умерович принял ее, перевернул. Не меняя позы, потрогал ногтем клавиатурку, потом поднял тяжелые, как у Вия, веки и уставился на меня в упор.

    – Губы расслабь…

    Я расслабил.

    – Дыр, бул, щил! – гортанно продекламировал он знаменитые строки скандального футуриста. – Убещур!

    Произнесенное было явно рассчитано на полное непонимание. Немедля сработала улыбалка. Причем сработала она как-то странно: губы мои, вместо того чтобы раздвинуться, дернулись, шевельнулись.

    – Оригинально… – прозвучал у меня в гортани знакомый голос. Мой голос.

    Олжас Умерович снова коснулся ногтем кнопки и посмотрел на меня выжидающе. Я уже не сидел, я стоял возле стоматологического кресла, ошеломленно держась за горло.

    – То есть…

    – То есть можно переходить на полный автомат, – со скучающим видом заверил он. – Выкинь все из головы, пусть он сам за тебя отвечает. Садись, чего стал?

    Я сел, пытаясь собраться с мыслями.

    – Но… я же все равно буду слышать, что мне говорят!

    Толстым, как мой средний палец, мизинцем он указал на свое массивное ухо.

    – А динамики зачем? Нейтрализуй.

    – Нет, но… Собеседника, допустим, нейтрализую. А себя?

    – И себя нейтрализуй. Себя как раз проще всего. Тембр знакомый.

    – Но видеть-то все равно буду! – заорал я. – Еще не дай бог по губам читать начну!

    Он пожал необъятными своими плечищами. Где, интересно, на него такой халат шили?

    – Задай непрозрачный фон, – невозмутимо посоветовал он. Предложение прозвучало в достаточной мере дико.

    – То есть оглохни и ослепни, – возмущенно подытожил я. – И что мне тогда делать?

    – А что хочешь, – с ленцой отвечал Олжас Умерович. – Хочешь – фильм смотри, хочешь – музыку слушай. Хочешь – читай.

    Глава седьмая

    Из больницы я выписывался уже на автомате. Точнее – на автоответчике. Никаких надписей перед глазами, а с персоналом и собратьями по переломам за меня прощался вживленный в гортань динамик. Фон я оставил прозрачным, да и звуки решил пока не гасить.

    Поэтому смею лично заверить, что все банальности, все освященные традицией словеса были произнесены и с той, и с другой стороны.

    Провожали меня с сожалением. Шутка ли: такой собеседник уходит, такой юморист, такой очаровашка! Льдистые глаза сестрички Даши оттаяли, опечалились. Не показала она мне то место, куда ее укусил дачный комар. Жаль.

    Я переоделся в гражданку, бросил немногочисленные свои пожитки в пластиковый пакет и, выйдя из корпуса, одиноко двинулся в направлении ворот, сквозь которые всего две недели назад на территорию больницы, а заодно и в мою жизнь ворвался бешеный джип, за рулем которого, побитый и порезанный, сидел Александр-Николай-Эдуард.

    Почему я двинулся туда одиноко? Потому что у Евы Артамоновны что-то там стряслось в фирме и забрать родного мужа из больницы она лично никак не могла, хоть расколись.