В машине, однако, он отнюдь не показался ей таким уж грозным. На нее смотрели добрые голубые глаза в мелкой сетке морщин. На вид ему было, по крайней мере, пятьдесят — раньше он казался ей моложе; серебристо-светлые волосы такие тонкие, что сквозь них просвечивает белая кожа. Он сказал, что они едут в больницу. К ее матери. Слушая его голос, Сильвия чувствовала, как исходящая от этого человека спокойная сила словно вливается в нее.

А потом… потом он взял на себя оплату маминых больничных счетов, похороны, трогательно позаботился о ней, когда после пережитого она свалилась больная. И ни разу, ни разу, ничего не требовал взамен, не пытался воспользоваться своим положением, пока в один прекрасный день неожиданно не предложил ей выйти за него замуж. Подумать только, он захотел на ней жениться! Это же настоящее чудо. Право же, она этого не заслужила.

И, Боже, как она ему отплатила!

Память о Никосе беспокоила ее, словно попавший в туфлю камешек. Весь нынешний год она засыпала и просыпалась с мыслью о нем. Порой беспокойство было сильнее, порой слабее, но оно не оставляло ее ни на минуту, комом застревая в горле, мешая есть, отравляя часы сна. Память о Никосе как бы насмехалась над ее страстным желанием, чтобы ребенок, которому вот-вот предстояло появиться на свет, был похож на Джеральда.

Сильвия сплела пальцы на твердом, возвышающемся, как гора, животе. Схватки начали потихоньку отпускать ее, боль утихла. «Если бы только, — беззвучно прокричала она, — я могла забеременеть до близости с Никосом, тогда я бы сейчас не страдала».

Одному Богу известно, как она старалась. Каждое утро начиналось с измерения температуры и соответствующей отметки в табличке, которую Джеральд повесил на спинке кровати, — и так целых три года. А эти визиты к врачу! Лежишь там распластанная, вроде курицы, которую собрались потрошить. Чувствуешь внутри себя холодную сталь инструментов — прямо хоть плачь. И что же говорят врачи? Всегда одно и то же: все в порядке. Не надо торопить время. Да разве эти врачи знают, в чем дело?

На глазах выступали слезы, когда она видела разочарование на лице Джеральда при наступлении очередных месячных.

Почему она не могла доставить ему единственную радость, которую он так ждал? Ведь он же создал для нее жизнь, полную радости. Каждый из трех специалистов с Парк-авеню всякий раз уверял, что ее вины в этом нет, но Сильвия знала лучше.

Она была уверена, что смогла бы забеременеть, если бы преодолела свое отвращение к самому процессу физической близости с мужем.

Но почему? Какой другой муж на свете мог быть добрее и щедрее Джеральда?

Однако воспоминание о свадебной ночи, когда она впервые увидела его голым, все еще заставляет ее передергиваться. В своих шикарных, от лучших портных костюмах он выглядел таким большим, импозантным. Но голый, с обвисшим животом он кажется безобразным и старым. К тому же у него груди, груди, как у женщины! За все годы их супружества Сильвия так и не смогла отделаться от чувства тошноты, которая подступала, когда Джеральд приходил к ней. И это несмотря на то, что она бессчетное количество раз твердила себе, что любит его, а он любит ее. Прижимающийся к ней дряблый живот, заставлявший ее судорожно глотать воздух, его медленное вхождение в нее — затем сопение и стоны, как если бы ему было нестерпимо больно. «Все наладится, — говорила она себе, — не может не наладиться. Все дело в том, что мы просто не успели привыкнуть друг к другу».

Однако стоило Джеральду объявить о своем желании, снимая пижаму и складывая ее в изножье кровати, Сильвию начинала бить дрожь.

И вот на горизонте появился Никос…

Новый приступ боли в животе прервал размышления Сильвии. Она волчком завертелась на заднем сиденье, словно это каким-то образом могло помочь ей ослабить горячее дыхание зловещей силы, стремящейся наказать ее.